— Ещё чего! — взяв ласково за плечи, Столыпин опять отвернул её от себя. — Что ж я, с алгебраическими задачами справлялся, Менделееву на отлично экзамен сдавал, а тут с какими-то шнурками не справлюсь?

— В некоторых вещах вы, мужчины, как дети! Там, где всё просто, вы ищете трудностей! Не затяни ещё туже, чтобы не пришлось разрезать! — предупредила Оля, на что Петя вдруг засмеялся: — Что?

— Представляешь лица твоих папa и мамa, если я выбегу отсюда с криками: «Подайте нож!».

Девушку тоже разобрал смех от этой картины:

— Папa скажет: «Я так и знал, что она любого доведёт, даже святого!».

— Скорее подумают, что я душевнобольной, прятавший долго свой диагноз.

— Нет, они тебя любят и знают, что ты во всех отношениях положительный. А вот мой характер…

— У тебя чудесный характер, Оленька.

— Ты единственный, кто так говорит.

— Конечно, иначе ты бы не вышла за меня! — корсет ослаб, и Ольга почувствовала, что может спокойно вдыхать. Потянув его и снимая, она развернулась к Пете:

— Так ты вот такой коварный?

— Но ты уже никуда не денешься, Ольга Борисовна Столыпина, — просиял он и, наклонившись, поцеловал, взяв её лицо в ладони. Её губы разъезжались в улыбке, не давая им как следует слиться в разгорающейся страсти, которую она чувствовала не только в Пете, но которая пробуждалась и в ней. Интерес, притяжение, жажда продолжения.

Они обнялись, и Оля услышала шорох в его внутреннем кармане.

— Что там у тебя?

Столыпин вынул содержимое:

— Всё то же самое — твоё первое письмо.

Оля забрала листок из его пальцев и отложила на прикроватный столик.

— Можешь переставать носить его. Я напишу тебе кое-что получше.

— Жаль, что тебя саму, мою маленькую, нельзя всегда носить с собой у сердца, — расцеловал он её руки.

— Я теперь и так всегда буду с тобой.

Когда Петя снял, следом за мундиром, рубашку, она увидела шрам над его правым локтем.

— Откуда у тебя он?

Шрам! Петя и сам забыл о нём, не придавая значения, привык к его наличию на своём теле. Но после вопроса выхода уже не было, скрытничество не пройдёт: либо врать, либо говорить правду. И Столыпин выбрал последнее, признавшись, наконец, в том, что произошло в начале прошлого лета. Оля осела на кровать, похолодевшая и побледневшая.

— Так это не было слухами…

— Слухами? — Петя опустился рядом, обняв её за плечо.

— Когда ты отбыл в отпуск, и не отвечал… Дима сказал мне, что у Шаховского была дуэль, но никто не знает с кем, и он предположил, что это мог быть ты, но я не хотела верить… Как ты мог?! — у неё на ресницах задрожали слёзы. — Как ты мог поступить так со мной?!

— Оленька, но ведь ничего же не случилось!

— Но могло! А если бы случилось? И тебя бы не стало, как и Миши!..

— Такого просто не могло произойти, — он прижал её к себе крепко, поцеловал волосы и погладил по голове, — мне это нужно было, пойми! Я знал, что должен. Поквитаться за брата и за твои слёзы. Если бы я этого не сделал, я бы не смог просить твоей руки. Я должен был поставить точку в этом вопросе.

— Почему точку мужчинам всегда надо ставить именно пулей?

— Изобретены пулемёты, — улыбнулся Петя, — мы можем ставить отныне пулями и многоточия.

— Это не смешно! — тем не менее, успокаиваясь, она тронула его шрам, проведя пальцем. — Эти «поквитаться» ведь могут длиться бесконечно! А если Шаховской захочет отомстить однажды?

— Уже не захочет. Дима сообщил, князь скончался этим летом в Туркменистане.

— Как?! — ахнула Оля.

— Не то ему стало плохо от чахотки, и он упал с лошади, расшибившись, не то упал с лошади и, расшибившись, уже не нашёл сил оправиться. Я точно так и не понял. Но, одним словом, его больше нет, и говорить не о чем.

Человек, ставший виновником её переменившейся судьбы, умер. Тот, кто — казалось — отнял два года назад счастье. По итогу, Оля призналась себе, она обрела ещё куда большее, и ненависть к Шаховскому, переполнявшая некогда её сердце, сменилась благодарностью и пожеланием упокоя души.

— Почему ты не сказал мне обо всём сразу?

— Вдруг иначе бы ты не вышла за меня? — повторился Петя.

— Обманщик и дуэлянт! — приложив ладонь к груди, она театрально откинула голову. — Конечно бы не вышла!

— Тогда мне пришлось бы быть ещё и похитителем, — привлекая её назад, к себе, Столыпин прошептал: — Разве позволил бы я кому-либо другому занять своё место?

На утро Олю разбудил ласковый шёпот мужа:

— Сударыня–с всё спать изволят–с? — она пошевелилась, сквозь сон улыбнувшись поцелую в щёку. Потянулась.

Занавеси проскрежетали по карнизу и в спальню ворвалось солнце. Размыкая веки, Оля посмотрела на засвеченный силуэт Пети, приближающегося к кровати от окна.