– Да, - ответил я, - и сразу на стол ваше фирменное, мы надолго не задержимся.

Он улыбнулся как-то слишком понимающе.

– Все будет сделало!

Она посматривала смущенно, но все же внимательно, определяя, шикую ли зачем-то, или же такие вот автомобили и рестораны для меня нечто обыденное.

Зал ресторана выглядит так, словно наш столик расположен в одном из залов блистательного Версаля в момент презентации его королю Людовику. Страна все еще с трудом выкарабкивается из разрухи, но здесь шикуют... Малиновые пиджаки, золотые цепи на груди, развязные жесты и очень даже уверенные голоса.

Хотя администрация ресторана и развесила на стенах портреты аристократов, некогда посещавших эти залы, но сейчас деньги совсем у другой публики. Эволюция гласит, выживают не самые лучшие или сильные, как учат в школе, а самые приспособленные, готовые быстро подстраиваться под изменившиеся условия. А быстрее всех приспосабливаются не отягощенные строгой моралью, законами и совестью.

Официанты подошли с трех сторон, Вера Павловна с растущим смущением смотрела, как заставляют столешницу блюдами с разными диковинками, подняла на меня взгляд встревоженных глаз.

– Как ты стал таким богатым?

Я отмахнулся.

– Да ерунда... Никакого криминала, слетал пару раз в Южную Корею, купил чемодан памяти, так здесь называют эти чипы. У нас почти в сто раз дороже, наладил конвейер других мешочников, пустив по моим контактам. Там компы уже в быту, а у нас дорогущщая диковинка... А до этого заработал на видеокассетах. Даже сеть видеосалонов держал, но потом вовремя продал.

Она сказала тихо:

– Видеокассеты и сейчас дорогие... У моей подруги японский видеомагнитофон.

– Последние динозавры, - произнес я пророчески. – Компы их уже, считай, похоронили. Возьмите эту рыбу, просто изумительна!

Она чуть улыбнулся.

– Раньше ты был в еде неразборчив.

– И сейчас такой, - признался я. – Но так говорят, и я говорю. Конформист! И шампанское «Луи Третий» хвалю, хотя по мне оно такое же, как старое доброе «Советское». Зачем спорить без необходимости?

Официант, заметив, что фужер моей спутницы опустел, приблизился с явным желанием наполнить.

Я остановил жестом, налил собственноручно, чувствуя удовольствие, что могу ухаживать за такой удивительной женщиной.

Она чуть покосилась по сторонам, и хотя все за столиками заняты собой и своими спутницами, сказала смущенно:

– Все-таки неловко вот так... выходить на люди явно...

Я ответил с наигранным изумлением:

– Вы о возрасте? Вера Павловна, уходят те древние времена, когда мужчина должен быть обязательно старше женщины и выше ростом!.. Пещерные нормы уже начинают рушиться, вскоре их сметут вовсе!.. Вы же знаете сколько браков, где жены старше мужа не на пять, а десять и даже пятнадцать лет!

Она покачала головой.

– То кинозвезды, у них это эпатаж, им нужны скандалы. Потому и на виду.

– Мы тоже звезды, - ответил я.

Она слабо улыбнулась.

– Даже тусклые?

– Каждая может вспыхнуть, - заверил я. – Как Варфоломеевская.

На выходе из ресторана садиться за руль чревато, милиция дежурит поблизости, место денежное, за нами тут же пристроился милицейский жигуль.

Я мог бы оторваться, скорость позволяет, но и милиции жить надо, полицией станет нескоро, дал себя догнать, остановился и, приспустив стекло, сразу протянул стодолларовую купюру.

Сержант козырнул, молча принял и тут же вернулся в машину делиться с напарником.

Вера Павловна покачала головой, но ничего не сказала, я и десять лет тому достаточно быстро перехватывал инициативу.

Еще два переулка, затем широкая улица, некоторое время неслись на большой скорости, плевать на штрафы, в бардачке наготове россыпь стодолларовых, Вера Павловна с грустью посматривала по сторонам, с обоих сторон проезжей части ларьки, ларьки, ларьки, уродующие благородный облик центра города.

Когда наконец остановил машину в трех шагах от подъезда ее дома, редкие прохожие и мамаши с колясками сразу уставились расширенными глазами, иномарка пока еще редкость даже в столице.

Вера Павловна отстегнула ремень и вышла со смущенной улыбкой. Я подал руку и повел по изломанным ступенькам к двери подъезда. Только ручка свободна от наклеенных бумажек с корявыми надписями от руки: «Продаю», «Сдаю», «Семья молдаван снимет…», «Продаю коляску».

В холле пахнет мочой, стены испещрены нецензурными надписями. Двери лифта исцарапаны так мощно, словно их резали ножами, лампочка разбита.