* * *

Это предостережение, читатель, несомненно, предназначалось не только старцу "Святой Руси" времен Павла I! Оно также обращено к тебе, в какой бы стране ты ни жил, от друга из Незримого мира, который сегодня горько сожалеет о том, что не захотел быть таким добрым и добродетельным, каким должен и мог бы быть, когда жил на Земле. Да, обращено к тебе, кто также может внести свой вклад своей преданностью и доброй волей, чтобы новое поколение твоей родины росло в тени Истины и добродетели, и чтобы постепенно земля, где ты родился, освободилась от развращенности, которая распространилась по четырем углам этой прекрасной планеты, куда твой дух пришел для свершения славной эволюции во времени, для обретения вечной жизни…

Размышление о стихе 37 главы 9 от Марка: "Если он изгонял бесов именем Иисуса, значит был добродетельным, ибо добродетель — это главная сила для изгнания бесов. И если изгонял их именем Иисуса, значит любил Иисуса. А если любил Иисуса, значит следовал Его учению. А если следовал Его учению, то непременно слышал его от самого Иисуса, затерявшись в толпе незамеченным, как, несомненно, было со многими другими последователями Господа, которые отдали даже свою жизнь за Его имя и учение, но чьи имена потомкам не удалось узнать".

I

Если бы во времена, когда Господь странствовал по городам Галилеи и Иудеи, проповедуя толпам слушателей учение, которое Он принес с Небес, кто-нибудь взял на себя труд обратить внимание на происходящие детали, не упомянутые четырьмя евангелистами Нового Завета, существовало бы много других подлинных книг о божественном Учителе, как справедливо утверждает Его апостол Иоанн. Этот наблюдатель, если бы он существовал, заметил бы, например, повсюду — на берегах, в синагогах, в горах, на улицах и даже сидящим на пороге дома Петра в Капернауме и во дворе усадьбы Лазаря в Вифании, но затерянным в толпе — смуглого юношу с серыми мечтательными глазами, скромно одетого в тунику из темно-синего хлопка, греческие сандалии и широкий новый шерстяной плащ коричневого цвета. Его волосы были черными и густыми, не длиннее шеи, а борода была небольшой, такой же черной, как волосы, и очень ухоженной и чистой.

Предполагаемый наблюдатель никогда не видел бы этого юношу в компании других сверстников или занятым дружескими или легкомысленными беседами. Весь его облик был серьезным, почти мрачным, потому что глубоко задумчивым, медитативным. Он никогда не улыбался. Но также на его довольно приятном лице нельзя было заметить признаков плохого настроения или враждебности. Он был задумчивым, мечтательным, наблюдательным, сдержанным, уравновешенным — вот и всё!

Однако казалось, что он не был родом ни из Галилеи, ни из Иудеи, ни из Идумеи, ни из Сирии, ни из Самарии. Он не был многословен, как галилеяне; не был замкнутым, как иудеи; не был агрессивным, как самаритяне; не был малодушным, как идумеи, и не был легкомысленным, как сирийцы. Никто даже не знал его имени, но он выглядел как иностранец, поскольку при его очень мягком смуглом цвете кожи глаза имели красивый серо-голубой оттенок, создававший приятный контраст. И никто не придавал значения его персоне именно потому, что подозревали в нем чужестранца.

Кто знает, может, он и правда был самаритянином, остерегавшимся говорить в присутствии толпы, чтобы его диалект и акцент не выдали его иудеям, врагам его земли и народа?

Возможно, он был греко-финикийцем, что было весьма распространено в то время в Тире, Сидоне, Сарепте и во всей эллинизированной Финикии, и часто встречалось в Палестине и Трансиордании. Он также мог быть ессеем, ведь ессеи были такими же сдержанными, серьезными и уравновешенными, почти угрюмыми. Или, может быть, он был назореем? Назореи тоже были подобны ессеям — скромными и сдержанными…

Наблюдатель мог с уверенностью сказать лишь то, что этот человек всегда старался протиснуться сквозь толпу, чтобы приблизиться к Иисусу.

Казалось, он был влюблен в кроткого Раввуни. Он смотрел на него в немом обожании, с умиленным лицом, с шепчущими от восхищения губами, подобно улыбающимся матерям, созерцающим своих спящих херувимов; его тоскующие глаза излучали нежность. Где бы ни находился Учитель, юноша был где-то поблизости. Однако он не осмеливался вмешиваться, если замечал, что Господь предпочитает остаться наедине со своими Апостолами. Тогда он деликатно удалялся, чтобы вернуться немного позже, когда толпа снова начинала прибывать.

Юноша в коричневом плаще носил с собой, тщательно завернутые в куски очень белого льна, два деревянных валика тонкой работы, похожих на катушки, длиной примерно 30–40 сантиметров, какие использовались тогда среди интеллектуалов и учащихся для письма, по греческому обычаю. Один из этих валиков неизменно был снабжен превосходным папирусом. Другой был пустым. Кожаная сумка из овечьей шкуры, которую он носил через плечо под плащом, хранила эти две драгоценности, а также стилосы и цветные чернила для письма, все аккуратно уложенное в специальные футляры.