Я благовещенским моторостроителям рассказала все, что знала про «непосредственный впрыск», про разные датчики, определяющие режимы подачи топлива — еще до того, как было принято первое решение о прекращении выпуска самолетов рассказала. И ребята там кое-что полезное уже сделали — но «к самолетам закончить работу не успели», а просто выкидывать результаты важного и напряженного труда мне было жалко. И я посоветовала им мотор «переделать под автомобиль», а для разработки автомобиля набрала небольшую команду специалистов. Молодых, практически выпускников институтов — но они, не отягощенные «древними традициями», работу довольно быстро сделали. Ну, как смогли, ведь в качестве прототипа будущего автомобиля я им посоветовала взять «самый современный автомобиль Европы» под названием «Трабант».

Произнеси я эти слова в двадцать первом веке — меня бы там какашками закидали, но здесь и сейчас народ на вещи смотрел довольно трезво. И не смог не заметить, что «Трабант» был первым в мире переднеприводным автомобилем с поперечным расположением двигателя, у него была полностью «необслуживаемая» система смазки (то есть пресловутое «шприцевание» именно на этой машине стало анахронизмом), еще с десяток «мелочей» впервые в мире появились на этой удивительно простой (и очень дешевой) машине — так что мою «рекомендацию» разработчики новой легковушки приняли совершенно всерьез. Конечно, никто не собирался воспроизводить немецкую микролитражку с мотоциклетным мотором: мотор на машины должен был ставиться вполне себе «передовой», за сотню сил, да и внешний вид желаемого творения «комитетского автопрома» был совсем иной. Я «по памяти» нарисовала то, что хотела — и благовещенцы согласились с тем, что «это будет оригинально». Правда, про Кэмри у меня личных воспоминаний не было, но у меня в гараже среди прочих имелась и Тойота-Крессида, а Кэмри была всего лишь ее «слегка уменьшенной копией»…

И «отменять» программу производства новых авто было уже поздно: на нескольких заводах уже была завершена подготовка по выпуску необходимых комплектующих, и даже пресс-формы кузовные находились «в производстве» — а комплект этих форм стоил больше миллиона и деньги эти уже были истрачены. Так что тому же товарищу Патоличеву пришлось, пробормотав сквозь зубы «непереводимые идиоматические выражения», выделить Благовещенскому заводу почти одиннадцать миллионов рублей. Но мне повезло, что с ним у меня отношения были хорошими: Николай Семенович обладал особым даром убеждения и у него все и всегда работали с полной отдачей. Или вообще не работал: сорвавший планы по выпуску ТНП два года подряд товарищ Косыгин вылетел с должности министра легпрома со свистом и теперь старался доказать, что он все же на что-то еще способен в должности замдиректора шелкоткацкого комбината в Ташкенте — и, насколько мне было известно, ему еще повезло.

Но мне в этом плане было куда как легче: Госплан КПТ никаких планов не спускал — просто потому, что они в принципе не могли понять, как можно планировать «перспективные технологии», то есть планировать то, о чем никому ничего неизвестно. То есть отдельным специалистам (и не только в Комитете) было понятно, что можно что-то новое придумать и даже имелись соображения на тему, что конкретно и как — но вот «воткнуть» эти соображения в систему планового хозяйства Госплановцы не умели. И мне приходилось «обходиться своими силами», напрягая собственные «воспоминания о будущем» и внимательно анализируя «сообщения с мест». Потому что на самом-то деле даже нынешние инженеры и ученые придумывали очень много такого, о чем и через шестьдесят лет люди не догадывались…

Лично меня по глубины души поразила предложенная парочкой специалистов (оба вообще не из КПТ были) технология «обогащения руды» в месторождении возле Известковой, и я даже срочно перевела их в Комитет, создала приличную исследовательскую группу для того, чтобы понять, имеют ли их предложения хоть какой-то смысл — но результат ожидался хорошо если только через год. А вот сама я предложила тоже «очень интересный проект», и для его реализации мне пришлось организовывать (уже в Ряжске, в Москве просто «места не хватило») целый новый проектный институт. А при институте, понятное дело, нужно было и новый жилой комплекс для его сотрудников выстроить, и для его строительства я «вытащила» из Приозерска Юрия Михайловича — то есть пока еще просто Юру Дубравина. И работенка ему предстояла очень непростая.

Но еще более непростая там предстояла мне, и я подозревала, что очень скорого стану «главной сволочью города» — просто потому, что город был сильно перенаселен. Очень сильно перенаселен: когда там началось только строительство полупроводникового завода, чуть ли не половина окрестных колхозников рванула в город в надежде на «сытую городскую жизнь». И довольно многие из «новых жителей» кусочек «городской сытости» успели захватить: на стройке требовалось очень много рабочих, и, чтобы все успеть построить в намеченные сроки, местные власти успели выстроить для таких рабочих несколько больших, но совершенно временных общежитий. А каждый строитель, получив в таком общежитии койку, старался всеми правдами и неправдами перетащить в город и семью — но семью на койке не разместить, так что люди с временной пропиской срочно снимали жилье в частном секторе. И к тому времени, когда город вместе с районом перешли под прямое управление Комитета, там было прописано порядка восьми тысяч человек — а реально жило уже более двадцати тысяч.

А когда строительство завода закончилось, то уволенные «строители» город покидать не захотели — и власти просто не знали, что со всей этой толпой никому не нужных граждан делать. Часть «понаехалов» устроилась на работу на железной дороге (причем почти все — вообще «на полставки»), довольно многие получили места на «вынужденных» рабочих местах — ведь для такого числа жителей требовались и школы с детскими садами детям, и магазины, и прочий «коммунальный сервис», однако меня такое положение дел вообще никоим образом не радовало. И особенно не радовало то, что хотя заводам Комитета рабочих требовалось довольно много, набрать их из числа этих экс-колхозников было практически невозможно: они не умели ничего нужного мне делать и, что было хуже всего, и учиться этому не желали. А еще я здесь вплотную столкнулась с «национальным вопросом»: в городе образовалась довольно приличная по размеру цыганская «диаспора»…

Формально в Ряжске существовал горсовет и райсовет, но строго формально: я была назначена не председателем каких-то там советов, а «руководителем города и района». Но все же городская администрация там все еще имелась прежняя, и сотрудники этой администрации честно выполняли все положения советских законов. Я же проблему видела в том, что с законами этими сотрудники были знакомы поверхностно, чаще всего с их изложением в различных должностных инструкциях — и в городе образовалась «очередь на улучшение жилищных условий» аж на три с лишним тысячи «очередников». И когда Юра начал там строить новые дома, эта очередь резко оживилась. Причем не просто оживилась, в администрацию просто валом пошли письма (и пачки «документов») с требованиями новое жилье немедленно выделить какому-то очередному «заслуженному очереднику».