— Серьёзно, только посмотри на этот нож, — с укоризной протянул Джеймс. — Это же самое тупое, что есть на этой кухне… если не считать тебя.

— У меня, вообще-то, есть чувства, брат, — с фальшивой обидой сказал Мигель.

Иса, даже не глядя, подала очередную фахитас.

— Нет у тебя никаких чувств. Я их ещё давно раздавила.

— С двух сторон? Да пошли вы оба, — огрызнулся Мигель, но ухмыльнулся.

Джеймс рассмеялся — так легко, непринуждённо, по-настоящему. Казалось, он был тут, среди друзей, в своей стихии. Он повернулся ко мне:

— Ты знала, что в США фудтраки технически классифицируются как рестораны? И что, раз так, они могут получить звезду Мишлен?

— Нет, не знала, — призналась я.

Мигель закатил глаза.

— Ты меня этим не убедишь.

— Один раз уже убедил, — ухмыльнулся Джеймс.

— Пф. Ты предлагаешь мне вытащить какого-то снобского ресторанного критика, чтобы он попробовал мою еду и сказал мне то, что я и так знаю? Нет уж, оставь свои звёзды себе, — фыркнул Мигель и снова принялся за готовку.

Джеймс закатил глаза.

Я спросила, потому что сама не до конца понимала:

— А как вообще получают звезду Мишлен?

Он сделал загадочное движение пальцами.

— Тайна. Ну, не совсем, но мы никогда не знаем, когда мишленовский критик заходит к нам. Мы узнаём только после того, как он уходит. Обычно они проверяют раз в восемнадцать месяцев, если ресторан есть в их списке. Но если он может потерять звезду — могут нагрянуть внезапно.

— Звучит как мафия, только про еду, — заговорщически сказала я.

— Ты не так уж и далека от истины. Чтобы получить одну звезду, критику достаточно один раз зайти в ресторан и признать его достойным. Две звезды? Четыре визита. Три звезды? — Он присвистнул. — Самое сложное. Десять визитов. Десять идеальных ужинов за несколько лет. Это практически невозможно, поэтому в мире всего несколько ресторанов с тремя звёздами.

Он выглядел… задумчивым. Пальцы крутили серебряное кольцо на большом пальце.

— Большинство шефов готовы на всё ради трёх звёзд.

— А ты?

— Я повар, — ответил он, но в его глазах появилось что-то закрытое, какое-то напряжение.

Он кивнул в сторону плиты, где Мигель вынимал из миски ломтики говядины и бросал их на сковороду вместе с нарезанным болгарским перцем и луком.

— Мигель и Иса — два самых талантливых человека, которых я знаю. Они делают это легко, но их еда невероятно сложная и продуманная. Видишь стейки? Они мариновались как минимум четыре часа в смеси… в чём именно? Лаймовый сок и…

— Секретный рецепт твоей мамы, — вставила Иса.

Джеймс расхохотался.

— Точно-точно. Все ингредиенты свежие, меню они меняют в зависимости от сезона. Осенью у них есть фахитас с тыквой, он просто… взрыв мозга.

Пока он говорил, я сама не заметила, как втянулась в его энтузиазм. Как в той квартире. Он слишком активно жестикулировал, вычерчивая в воздухе прилагательные, но это выглядело чертовски очаровательно. И другие люди в очереди тоже начали прислушиваться.

Когда он загорался, мы все тянулись к нему, как мотыльки к пламени.

Вот бы он таким был на той встрече. И на кулинарном классе. И везде, где это действительно имело значение.

Это была та его часть, которую я боялась потерять, но на самом деле он просто спрятал её, оставил для друзей, которые не выдадут его тайну.

— Почему ты улыбаешься? Я что-то смешное сказал? — вдруг спросил он, опуская руки.

— Нет, прости. Просто… — Я провела рукой в его сторону. — Я скучала по этому.

— По тому, как я утомляю тебя разговорами о еде?

Я покачала головой.

— По тому, как ты горишь этим.

На его лице мелькнуло что-то сложное, противоречивое.

— Я всегда этим горю.

Тогда почему ты это так редко показываешь? Я хотела спросить, но решила, что это будет невежливо. Семь лет — слишком долгий срок, он почти чужой. Кто я такая, чтобы говорить ему, каким быть?

— Я знаю. Просто… — Я неопределённо махнула рукой. — Семь лет. Это долго.

— Ага, — кивнул Джеймс, чуть криво улыбнувшись. И у меня заболело в груди — в том месте, что опустело от потери. Заболело по чему-то тёплому. По чему-то хорошему. По чему-то, что, может быть, может остаться.