Тишина тянется так долго, что я отнимаю телефон от уха, проверить, не прервался ли вызов. Когда в трубке раздается голос Слоан, он чуть громче шепота, но все равно звучит громче крика.

— Ты едва меня знаешь, — говорит она.

— Думаешь? Потому что, держу пари, я знаю твои самые темные стороны лучше, чем кто-либо другой. Точно так же, как ты знаешь мои. И, несмотря на это, ты все еще хочешь общаться со мной. По крайней мере, иногда, — я улыбаюсь, когда тихий смешок Слоан разносится по линии. — Это значит, что мы друзья, нравится тебе это или нет.

Наступает долгая пауза, а затем раздается звук открывающегося ящика, шуршание столовых приборов.

— Надо натереть на терке весь кусок? Он размером с маленького ребенка.

Я знаю, что, наверное, выгляжу нелепо, ухмыляясь, как гребаный псих, рядом с деревом, но мне насрать.

— Насколько сильно ты любишь сыр?

— Очень сильно.

— Тогда три весь.

— Серьезно?

— Ты же сказала, что любишь сыр. Принимайся за работу, Черная птичка.

Неуверенное «оке-е-ей» раздается в трубке, хотя я уверен, что она разговаривает сама с собой. Ритмичный стук твердого пармезана по металлическим зубьям терки мягко вторгается в мои мысли, когда я пытаюсь представить, как все могло бы выглядеть: Слоан, стоящая у стойки, с черными волосами, собранными в неряшливый пучок, и в какой-нибудь крутой старой футболке, подол которой завязан на талии. Хотел бы я быть там с ней, подойти к ней сзади, прислонить к стойке, прижать член к ее круглой заднице, которую я просто жажду укусить, а потом…

— Что делать после того, как я натру на терке сыр размером с детскую голову? — спрашивает Слоан, пока на заднем плане продолжает натирать. На секунду мне кажется, что я, возможно, застонал вслух.

Я прочищаю горло, забыв об ингредиентах, которые положил для нее в пакет.

— Э-э-э, вымой спаржу и обрежь концы.

— Хорошо.

Она продолжает натирать сыр в ритмичном темпе. Я провожу рукой по волосам и решаю взять себя в руки.

— Итак, ты сказала, что была в Бостоне по работе. Встреча?

— М-м-м… да.

— Что за встреча?

— Со следователем.

— Звучит… устрашающе.

Слоан фыркает от смеха.

— И да, и нет. Не такие следователи, как полицейские. Скорее, врачи-исследователи, которые проводят испытания в своих клиниках. На встрече мы обучаем их и персонал проведению исследований. Страшно только когда приходится выступать с докладами. Находиться на сцене перед толпой врачей просто настоящая жуть. В аудитории может быть пятьдесят человек, а может и триста. Я много раз выступала, но иногда нервничаю, когда на меня цепляют микрофон.

— Маленький, который на ухо крепится? Чувствуешь себя Мадонной, Бритни Спирс?

Слоан хихикает.

— Иногда.

Вот тебе и решение взять себя в руки.

Мысль о Слоан в чертовски облегающей юбке-карандаше и с микрофоном, как у Мадонны, стоящей на сцене и командующей группой врачей своим скрипучим голосом лаунж-певицы, — я даже и не думал, что подобная фантазия настолько сексуальна.

Да я законченный идиот.

— Круто, круто… — говорю я, меняя позу, поскольку мой член практически умоляет подойти к двери и трахнуть ее на кухонном столе. — Можно мне прийти посмотреть?

Слоан смеется.

— Нет…?

— Пожалуйста?

— Нет, шизик. Нельзя.

— Почему? Это звучит одновременно сексуально и познавательно.

Ее хрипловатый смех согревает мою грудь.

— Во-первых, потому что все это конфиденциально. А во-вторых, ты будешь отвлекать меня.

Мое сердце вспыхивает фейерверком.

— Своим симпатичным личиком?

— Пфф. Нет, — это «нет» точно означает «да». Я практически вижу, как вспыхивает ее румянец на той стороне звонка. Жаль, что я не могу связаться с ней по видео-связи, но Слоан узнает, что я стою на другой стороне улицы, как влюбленный дурак, слишком нервничаю, чтобы отпугнуть ее, подойдя к двери, но слишком отчаянно хочу быть рядом с ней. — Сыр с детскую голову готов. Сейчас займусь спаржей, — говорит она мягким голосом.

— Когда закончишь, вскипяти немного подсоленной воды.

— Хорошо.

На заднем плане, сквозь отсутствие голоса Слоан, доносится звук ножа о спаржу. Я закрываю глаза и прислоняюсь головой к дереву, пытаясь представить Слоан с ее рукой, умело обхватывающей рукоятку ножа. Не знаю, почему это так чертовски сексуально. Точно так же, как мысль о ней на сцене с маленьким микрофоном. То же самое, что образ Слоан в моем ресторане, склонившейся над рисунком.

— Почему ты там работаешь? — резко спрашиваю я.

— В «Виамаксе»?

— Да. Почему бы не зарабатывать искусством на жизнь?

Наступает пауза, прежде чем она фыркает. Сто процентов, у нее румянец на шее и на груди.

— Я не заработаю денег, продавая зарисовки птиц, Роуэн.

Я удивлен, что она продолжает эту тему, потому что в ресторане казалось, что она была готова из пулемета всех расстрелять, лишь бы никто не увидел ее листочек. Но как бы сильно она ни хотела, все равно не забрала его.

— Но все возможно. Ты могла бы заниматься другим искусством, если хочешь.