Ана чуть не заблудилась. Она беспомощно оглядывалась вокруг и наконец, к огромному облегчению, увидела впереди мерцающие сквозь метель цветные огоньки. Собор Святого Станислава! Ана закрыла глаза, постаралась успокоиться и возблагодарила Господа: Он увидел ее отчаяние и послал ей сигнал. Вцепившись в саквояж, Ана поднялась по лестнице, вспоминая, как в прошлой жизни Эстер и Филипп сидели здесь со своими бутербродами. Она иногда видела их, когда спешила по своим делам, и замечала, как постепенно развивается их любовь: они садились все ближе и ближе друг к другу. Чудесные молодые люди! Ане оставалось лишь надеяться, что она сможет как-то поддержать обитателей гетто, пока это безумие не закончится.

В церкви было тепло и спокойно. Ана с благодарностью перекрестилась и присела на скамью, чтобы помолиться. Монах читал псалом 36. Ана склонила голову и полностью отдалась музыке слов: «А кроткие наследуют землю и насладятся множеством мира».

– Мария, Матерь Божья, сделай так, чтобы это сбылось, – прошептала она. – С любовью воззри на тех, кто служит, помогает друг другу, кто не сдается и пытается бороться с этим извращенным, жестоким злом, пришедшим в мир…

Ана остановилась и постаралась сосредоточиться на блаженных кротких, а не на их жестоких угнетателях, но это было трудно. Она открыла глаза, посмотрела на алтарь, пытаясь найти утешение в виде прекрасного храма. Здесь хотя бы не было солдат: нацисты верили только в своего проклятого фюрера. Они сами были своей религией. Они поклонялись собственному ложному чувству превосходства. Они…

– Кроткие… – повторила она вслух и покраснела, потому что сидевшая рядом дама нахмурилась.

Боже, как она выглядит – пожилая женщина, что-то бормочущая себе под нос? Нужно быть осторожнее, чтобы не попасть в психушку. Все знали, что нацисты практикуют «эвтаназию» больных – какое красивое слово, за которым скрывается безумная жестокость, маскирующаяся под ликом заботы.

– Как они смеют?..

Она снова заговорила вслух. Нужно идти домой, но разве это не дом?! Она поднялась со скамьи и медленно пошла к алтарю, не сводя глаз с висящего в высоте распятия. Неужели Он умер во имя человека, который превратился вот в это все? Наверное, Он сильно разочарован. С болью в сердце Ана отвернулась. Она ненавидела себя за то, что не обрела покоя, который так явно сулил ей Бог, зажегший огни среди метели.

И тут она заметила небольшую группу людей. Они стояли в часовне и что-то ожесточенно бормотали – в точности, как она сама несколькими минутами раньше. Она заметила, что они держат газету. Ана прищурилась и в свете свечей рассмотрела название «Польский еженедельник», подпольная газета. Она поспешила к этим людям. Они встретили ее настороженно, но тут вперед выступил молодой человек, в котором Ана узнала друга своего сына, Александра.

– Добро пожаловать, госпожа Каминская, – улыбнулся он.

Другие тоже пробормотали приветствие, но газета исчезла – кто-то явно спрятал ее за спиной. Ана подошла ближе.

– Могу я посмотреть?

– Простите?

– Могу я посмотреть газету?

– Но…

– Просто покажите мне ее, пожалуйста. Я хочу знать, что происходит в мире – что происходит на самом деле, а не то, что рассказывают нам нацисты.

Молодые люди переглянулись, и друг Александра пожал плечами.

– Мы можем ей доверять. Она работает с группой гетто.

Ана ощутила легкую гордость, но быстро одернула себя. Дело не в ней, а в тех, кого они пытаются спасти.

– И все же… – девушка смотрела на Ану с недоверием.

Ана сжала ее руки.

– Девушка, я каждый день вытаскиваю из женщин сморщенных, окровавленных младенцев… Мне не до экивоков…

Девушка недоуменно хмыкнула, но все же протянула ей запретную газету. Ана впилась в строчки, а один из молодых людей отошел к входу в часовню, внимательно следя за происходящим в соборе.

«Газовые камеры в Хелмно», – гласил заголовок. А дальше шли рассказы свидетелей и мутные фотографии. Евреев вывозили из Литцманштадта на поездах, а потом грузили в закрытые фургоны и душили угарным газом от моторов. Эти камеры смерти ехали вглубь леса, а там тела сваливали в ямы и сжигали, а пепел сбрасывали в реку. Человеческая жизнь заканчивалась в реке всего за час. Это было настолько чудовищно, что трудно было осознать.

– Неужели это правда? – ахнула Ана, всматриваясь в лица молодых людей.

Ей стало ясно, что им тоже трудно в это поверить, но это были не пустые слухи. Деревня Хелмно стала центром варварской операции. Нацисты сумели многих запугать дулами своих автоматов, но некоторые все же осмелились сбежать и рассказать правду. Все говорили одно и то же: евреев привозили на поездах, сгоняли в амбары, а потом грузили в фургоны – фургоны смерти.

– Они истребляют их, – прошептала девушка. – Истребляют эффективно и систематично. И то же самое происходит в месте, которое они называют Аушвиц. Это не трудовые лагеря, госпожа Каминская. Если бы это было так, евреев Лодзи не отправляли бы туда. Их посылают на смерть.