Поднял Василько голову и встретился со змейкой глазами, опустил, запечалился. И уже больше не смеялся и не пел. А на громкое «горько» лишь коснулся губами невесты своей.

Наутро, когда все разошлись по домам, а Василько вышел за околицу, подползла к нему змейка: «Будь счастливым и удачливым, любимый мой, а про меня забудь. Теперь я никогда не смогу девичий облик принять. Такую цену заплатила я батюшке, чтобы память тебе вернуть».

Свернулась в последний раз у него на ладони клубочком, а потом сползла и исчезла в траве.

Миновало уж лет десять с той поры. Василько в гору пошел, все самоцветные жилы новые находил. Давно купил он жене своей вольную. Детей народила Талинка, расцвела, живет за Васильком — поет.

Только когда жена засыпает, Василько выходит на крыльцо и смотрит на Дальние Горы, Синильгу свою ждет.

Марьюшка Сизова стояла на берегу реки Поленовки. Солнце почти скрылось за вершинами деревьев, а луна еще не взошла. Уходить не хотелось. Век стояла бы, речку слушала. Скорее девице не хотелось домой. Батюшка еще не вернулся из поездки на дальний прииск, а дома Марьюшку ждала только мачеха Авдотья Федоровна да Аглая, злокозненная сводная сестра. Марьюшка вздохнула, взяла корзину с постиранным в реке бельем и направилась к дому. По пути Даниловну, слывшую в поселке ведуньей, успела навестить: не надо ли чего одинокой старухе?

— Что ж ты затемно? — накинулась на нее мачеха.

— Да что мне сделается, маменька? — попыталась возразить Марьюшка.

— Лихие люди по лесам шастают, старателей обирают. Аль не слыхала? Да брось белье, к ужину поспеть надоть.

Марьюшка накинула передник и стала накрывать на стол. Аглая, сидя в углу с куделей, следила за ней взглядом из-под белесоватых, но длинных ресниц. Всем взяла Марьюшка: телом ладная, глаза синие, как дальнее озеро, голос звонкий, словно ручей весенний.

— Отец вернулся? — спросила Марьюшка.

— Задерживается, — ответила Аглая и отвернулась к окну.

В горнице пахло свежезаваренным чаем и овчиной, деревом и дымом от трубки, которую недавно курил урядник Иннокентий Васильев.

— Поселок у нас маленький, все друг друга знают, — произнес Васильев, наливая чай приехавшему из Екатеринбурга исправнику Андрею Марфину.

— Так неужто никто ничего не видел? — исправник взял кружку и обернулся к хозяину прииска Михайле Барышеву. — Кто знал, что Сизов на прииск с деньгами поедет?

— Только я, — кивнул Барышев.

— Он часто ездил с такими суммами? — спросил исправник.

— Первый раз, — ответил Барышев. — Обычно я возил деньги рабочим. А тут…

— Мог сбежать с вашими деньгами? — вмешался в разговор Васильев.

— У него семья в Поленовске. Жена и две дочери.

— Уверены в его честности? — не унимался урядник.

— Как в себе. Более пятнадцати лет безупречной службы.

— Может, медведь сожрал? Шатун, — задумчиво произнес исправник.

— Сразу видно, что вы городской человек, — ухмыльнулся в бороду Васильев. — С коляской и кобылой? Хорош медведь. Да и для медведей не бескормица нынче. Не весна, чай…

Исправник размешал сахар и поглядел в окно. Было видно, что разговор утомил его. Следствие по исчезновению управляющего владельца прииска за эти дни не продвинулось ни на шаг. Впрочем, владелец прииска вызывал у исправника странное чувство. Вроде человек перед ним приличный, а что-то не договаривает.

— Оружие было при нем? — спросил Васильев.

— Конечно, — произнес Барышев. — Тут лихих людей полно.

Когда дверь за Барышевым закрылась, исправник вопросительно поглядел на Васильева. Тот не заставил себя долго ждать:

— Из простых лабазников — да в тузы! Везучий черт. А может, душу дьяволу продал. Чует, где золотишко водится. Другие вон годами породу моют — и ничего.

Исправник понял, что Барышева в поселке недолюбливают. Вот и урядник туда же.

— Дочь его нам поможет! — вдруг сменил тему Васильев. — Толковая девка. И окрестности знает.

Незнакомец вырос словно из-под земли прямо на дороге. Кобыла, на которой ехала Марьюшка, чуть не сбила его с ног.