Он закашлялся, поправил картуз и спросил:

— Что они еще тут успели натворить?

— Оленей пугали. Калданки уводили. Да грязь вот кидали, как сейчас. Подкрадутся под колдовством своим, напакостят и потом показываются. Для смеху, наверное, и куражу, — ответил, успокаиваясь, Елгоза.

— Ничего. Потерпите немного. Найду на них управу, да и от барона откуп будет.

— Ну, коли так, потерпим. Только ты это, не пропадай до осени, как в тот раз. Я людям-то объясню, да только не одним нам они насолили. Кто-то и сорваться может, — попросил вогул.

— В этот раз надолго и не хотел. Вот Степана надо к тайге приучить. Месяц повожу, и вернемся, — сказал наставник, кивнув в мою сторону.

— А что за народ такой вогулы? — спросил я Ивана Дмитриевича на следующий день.

Мы снова плыли вверх по течению. Река с каждым часом становилась уже и быстрее.

— Хороший народ. Живут тут испокон веков. Охотятся, оленей пасут, рыбу ловят. Не смотрите, что с виду дикари. Мудрости у них много. Потерянной нами мудрости, — ответил наставник.

— И какой же мудрости-то? Как медведя завалить? — удивился я.

— А хотя бы и так. Они считают медведя родней. Просто так не убивают, как некоторые трофея ради. И духи им родня. Ведь и у нас были духи, давным-давно, когда у людей еще и магии никакой не было. А сейчас они где? Только в сказках и остались. Считайте, что, изучая вогулов, мы узнаем, как жили наши предки.

Наставник что-то углядел впереди, сбавил ход и вскоре свернул в боковую протоку. Берега тут совсем близко, русло извилистое да камышом поросшее, пришлось замолчать.

Мы около получаса петляли, уворачивались от низких веток, и вот, наконец, вырвались на открытое место. Ну как открытое. Небольшое озерцо. Но широкая вода и низкие кусты по дальнему краю давали ощущение простора. Солнце клонилось к закату, а небо отливало какой-то запредельной, почти ночной синевой. Толкатели стихли, и стало слышно щебет птиц и шорох ветра по кронам.

— Какая красота! — не выдержал я, вдохнув полной грудью лесные ароматы.

— То ли еще будет, — улыбнулся наставник. — Места тут диво как хороши. Мы еще с вами в горы заберемся, увидите. А сейчас берите весло и помогайте.

Калданку мы до сухого так и не дотянули. Да и неважно, течения нет, камыши плотно держат, не уплывет. Вот только пришлось разгружаться как есть. Брести с поклажей по грязи, а потом еще и на крутой берег карабкаться. Устал, сил нет. Наставник как поднялся со мной первый раз, указал поляну под лагерь, так и ушел куда-то.

Стемнело, а костра развести я не смог. Трут не хотел заниматься. Отсырел, наверное, или я что-то не так делал. Сел, привалился к дереву и стал ждать.

Ночью в лесу страшно. Даже при полной луне. Я прикрыл веки и обратился к дару, оглядываясь окрест. Примечал, что в этот момент чувства пропадают и приходит спокойствие. Перед внутренним взором пустота, ни золота, ни серебра, ни минералов каких. Даже меди и той нет. Пока сидел, задремал.

Неподалеку хрустнула ветка.

— Иван Дмитриевич? — испугавшись, спросил я.

Из темноты на меня смотрели черные провалы глаз на звериной морде.

Я закричал. Медведь в ответ оскалил зубы и зарычал. Мой крик сбился, оборвавшись на полувздохе. Сердце заколотилось. Лоб покрыла испарина. Тело застыло, отказываясь слушаться.

— А ну, пшел отсель, — раздалось рядом.

Послышался глухой удар. Зверь вздрогнул. Его шкура всколыхнулась, и он отпрыгнул в сторону.

На поляне стоял Иван Дмитриевич с поднятым посохом.

— Чего смотришь? Тут твоего ничего нет. Иди куда шел! — угрожающе сказал наставник и что-то швырнул косолапому в морду.

Медведь зафыркал, обиженно проревел и бросился бежать, тряся головой.

— Не помял вас Потапыч? — спросил наставник обеспокоенно.

— Инне ззнаю, — пропищал я.

— Не помял, значит. Напугал только. Ничего-ничего, оно даже полезно вышло. Наука будет. Портки-то не промокли? — поинтересовался Иван Дмитриевич насмешливо.

Сил обижаться не осталось. Меня трясло от пережитого. И я был искренне рад, что этот желчный дед рядом.

Потом был костер, каша с солониной и настойка из фляги. Наставник что-то ворчал про слабую молодежь, но меня не трогал. Суетился по хозяйству сам. Первый и последний раз на моей памяти.

Три седмицы мы лазили по лесам и буеракам. Кругами ходили. Я-то направление завсегда чувствую. Зря, что ли, рудознатец. Места, конечно, красивые, слов нет. Но вот рассмотреть их как следует не мог, потому что не до того было. Я таскал поклажу, ставил лагерь, носил воду и готовил еду.