Позднее я услышал, что его освободили, и он вновь исчез — быть может, навсегда. И снова вспомнил я о нём лишь шесть лет назад. Помните ту шпионскую панику в Зоне Панамского канала? Секретные планы по взрыву шлюзов и всё такое? Ну, я вёз груз из Нью-Йорка на западное побережье Южной Америки. Мы много слышали о шпионах в Колоне — и, честно говоря, команда сильно нервничала. Двое из них оставили корабль — похоже, решили, что нас вот-вот взорвут — бум! — как только мы попытаемся пройти шлюз. Я только посмеялся. Я верил, что наша армия, даже скромный контингент, размещённый в Зоне канала, защитит нас и от худших опасностей. Но меня заинтересовало, что имя Питера Блэка звучало среди имён главных шпионов, представших перед судом.

Прибыв в Панаму, на тихоокеанском краю канала, мы услышали больше. Питер Блэк сбежал — при помощи некой невероятной уловки, заставлявшей предполагать, что, будь в его уме хоть одна честная мысль, этот человек мог бы пойти по стопам Гудини. Я не удивился; Питер, как вы могли и сами догадаться, умел твёрдо стоять на ногах. Но удивился я, когда в дне пути от Панамы услышал, что у нас на борту безбилетный пассажир.

Вы, конечно, видите, как развивается история, и можете догадаться, кем был этот безбилетный пассажир. Но можете вы, наверное, и представить то изумление, с каким я поднял в своей каюте взгляд от карт прямо на худое и сильно постаревшее лицо Питера Блэка.

Быть может, в тот момент я должен был немедля принять меры, вернуться в Колон и передать Питера военным властям, от которых он бежал. Но потеря минимум двух дней вкупе с двойной оплатой за проход по каналу едва ли обрадовали бы нью-йоркскую контору. Я подумал, что вполне безопасно будет передать его американскому консулу в Гуаякиле, первом нашем порту. В Эквадоре у власти было тогда дружественное правительство; экстрадиция не вызвала бы трудностей.

По крайней мере, так я успокаивал свою совесть. Отчасти правда, полагаю, состояла в том, что я вновь был рад увидеть Питера; будучи негодяем, он был и чертовски интересным спутником. Я сделал его своим личным пленником, держал его при себе большую часть времени, однажды ночью даже здорово напился с ним, на всякий случай выставив снаружи каюты охрану.

Именно в ту ночь он поведал мне единственные подробности его прошлой жизни, какие я слышал. Он никогда не умалчивал о последней, тёмной части своей карьеры; но никто и никогда не слышал от него ни слова о его делах до 1917 года. Теперь лучший кубинский ром сделал то, что не удалось ни одному индокитайскому напитку, и Питер Блэк заговорил.

Он был американцем, как я узнал из его горьких речей. Родом из маленького городка где-то в Канзасе. Счастливая юность, преданная земле, — чистый экстаз от зрелища растущей кукурузы. Что-то, чего я сам никогда не мог постичь; даже на покое Канзас для меня уже слишком. Жить там, где никогда не видишь моря, — это не жизнь человека. Но молодой Питер Блэк был там счастлив. И он поступил в университет штата изучать сельское хозяйство.

Скажу кратко: он влюбился в младшую сестру жены одного из своих наставников. Звали её Алиса Крейвен. Профессор и его жена были чудесной счастливой парой с маленьким ребёнком; и Питер с Алисой, постоянно созерцавшие их домашние дела, решили немедленно пожениться. Тут в город приехала третья сестра.

Что именно она сделала, я разобрался с трудом. В этой части рассказа был нездоровый подтекст. Возможно, с вашим опытом вы поймёте — я не понял. Но в итоге эта сестра полностью настроила Алису против него. В день, назначенный для их свадьбы, Алиса навсегда покинула Канзас. Ещё через две недели она погибла в железнодорожной катастрофе.

Именно эта трагедия куда сильнее уклонения от призыва изгнала Питера из страны. Некоторые с яростью бросались на войну, ища избавления от своих горестей; но Питер жаждал свободы и диких приключений. Мир и спокойствие Канзаса, которыми он планировал наслаждаться с Алисой, теперь ему опротивели; он даже не хотел сражаться в их защиту. А ненависть к этой сестре наполнила его злобой и презрением ко всему роду людскому. С той поры человечество стало его законной добычей.

После этого я лучше понял Питера. Я начал почти что испытывать глупое, сентиментальное сожаление при мысли, что передам его властям, хотя и прекрасно знал, что никакая печальная личная история не может оправдать его порочного предательства. Но не могу сказать, что сожалел, когда на другой вечер после нашего прибытия в Гуаякильский залив Питер Блэк прыгнул за борт.

Я сделал, что мог. Мы включили прожекторы, спустили лодки и изо всех сил пытались отыскать его, но безрезультатно. Можно было предположить, что великолепный пловец добрался бы до берега в темноте. Это было маловероятно, но, зная Питера и его фантастическую удачу, я допускал такую возможность. Да, я надеялся на это и проклинал сам себя за эту мысль».

Здесь — это говорит опять Руфус Боттомли и проклинает своё устное выступление, но что делать человеку, кроме как наполнять свою речь дурацким жаргоном из «цитирую» и «конец цитаты»? — здесь усталый капитан прервал рассказ. Он с невероятной медлительностью набил трубку, с четвёртой попытки, наконец, разжёг её и молча сидел, поглаживая пальцем свежий порез на щеке.

— И что, — спросил я, — заставило Блэка вытащить нож при следующей вашей встрече? Страх, что вы сдадите его за шпионаж армии?

— А? — капитан Эгер выглядел поражённым, затем улыбнулся. — Понимаю. Моё прикосновение к порезу — да, я улавливаю ваши методы, дорогой Боттомли. Нет, — погрузился он в раздумья, — не думаю, что дело в этом. Или, по крайней мере, не только в этом. Скорее, думаю, это было потому, что я, единственный из всех, знал о сёстрах Крейвен. Но, как вам кажется, моя история затянулась до момента, когда?..