Но позвольте мне прервать эту цепь бормотаний, как прерваны были мои размышления — звонком телефона и голосом миссис Хадсон. Звонящий был мне незнаком, хотя его имя и достижения знакомы мне были — как, несомненно, и большинству из вас. Это был Гордон Уизерс, доктор медицины, владелец, используя столь вульгарное слово, самого уважаемого дома отдыха в этой обители деменции и неврозов. Меня удивил этот звонок. Я был бы последним, кто стал бы отрицать срочную необходимость для меня услуг доктора Уизерса, но не мог постичь, как он мог об этой необходимости узнать.

Он быстро разочаровал меня. Слишком часто ошибаешься, полагая, будто необычное событие должно иметь персональное значение. Не рассматривая меня как возможный объект своей практики успокоительного искусства, доктор Уизерс нуждался во мне скорее как в инструменте — заведомо не склонной треснуть резиновой соске для одного из его пациентов.

Тедди Фиркомб — странный маленький человечек, многие месяцы шатавшийся в конторе «До упада!». Я никогда ни слова не слышал о прошлом Тедди, его семье или ещё чём-либо к нему относящемся, помимо его твёрдой уверенности в том, что он способен управлять «До упада!» в одиночку. Я даже не знаю, как он к нам увязался, — есть у меня смутное представление, что Денни заполучил его однажды в ходе прогулки по барам и, не зная поутру, что с ним делать, просто привёл его в контору. Тедди, исходя из его искреннейшего самоанализа, мог рисовать лучше, чем Денни, писать лучше, чем полдюжины наших величайших имён, и редактировать даже лучше меня. Более того, он Знал, Что Нужно Публике. Он был таким самоуверенным, таким восторгающимся собственными талантами человечком, что мы полюбили его всем сердцем. Он был неподвижной точкой в беспрестанно меняющемся мире. Его вульгарная самоуверенность посреди нашей угрюмой бледности делала его похожим на хогартовского персонажа, забредшего в рисунок Тёрбера, [80] и он восхищал нас. А в каждой куче его беглых предложений можно было найти одно полезное.

Но ещё более ценность его возросла, когда Денни изобрёл полковника Уорбертона. Большинство из вас, надеюсь, знакомы с этим возмутительным маленьким джентльменом, который бродит по страницам «До упада!», устремив один глаз-бусинку на ужасную угрозу Красных, а другим поглаживая зад похотливой девки. (Понимаю, что эта метафора наделяет его глазным стеблем омара, но, надеюсь, смысл моих слов вполне ясен.) Этот крепкий маленький сторонник status quo ante bellum ac post coitum [81] — которому, полагаю, «До упада!» обязан своей популярностью более, чем любому другому фактору, не считая Девиц Денни, — эта презрительно восхитительная фигура была точным воспроизведением большей части тела и некоторой части сознания Тедди Фиркомба.

А теперь Тедди, неподвижная точка, неизменная константа — Тедди, Нормальный Человек, хохотавший над бледными неврозами цивилизации, — Тедди Фиркомб пришёл к доктору Гордону Уизерсу.

Историю недуга Тедди доктор Уизерс отказался рассказывать по телефону. Он сказал лишь, что мистер Фиркомб слышал, что я в городе, и что ему нужна помощь какого-то друга — какая-то связь, по его словам, со старым временем, когда всё было в порядке, — чтобы поддержать его в этот час опасности. Доктор Уизерс прислушался к этой просьбе и решил, что моё присутствие может облегчить стоящую перед ним задачу вернуть пациента к нормальной жизни.

Я решил идти. Трудно сказать, почему. Я первым бы заявил, что гуманитарные мотивы — редкий и неправдоподобный источник моих действий; и я не испытываю сентиментального уважения к забавной фигуре только потому, что его ложные представления косвенно увеличили моё жалованье. Полагаю, если следует заняться анализом, это был жест бегства. Я приехал сюда, на 221б, чтобы сбежать от того, что, при всём должном уважении, вас не касается, только чтобы обнаружить, что я вновь вовлечён в… в важные события. Печальная дилемма полковника Уорбертона-Фиркомба никоим образом не могла меня затронуть. Покинуть этот дом ради санатория доктора Уизерса означало выйти из искорёженной оболочки, кою я собой представляю, в новую беспристрастную свободу — вновь стать зрителем, которым я был.

Виски, пожалуйста, миссис Хадсон. Благодарю.

Ныне я не любитель приключений, а личную ненадёжность я никогда не считал удовлетворительным средством побега. Побег должен быть исполнен в физическом комфорте и умственной беспристрастности. Итак, я не придумывал запутанных планов или уловок, дабы избежать полицейской слежки. Я просто поговорил с сержантом Хинклем (хорошей заменой Ватсону) и объяснил ему, что врач просил меня прийти к его пациенту.

Сержант наделён тем врождённым чувством недоверия, что столь часто выдаётся невеждами за проницательный скепсис. Он нашёл подтверждение моим словам, перезвонив доктору Уизерсу, затем получил разрешение от лейтенанта Финча и, наконец, велел полицейскому водителю отвезти меня в санаторий.

Поездка была чудесной. День стал достаточно жарким, чтобы оправдать облачавшую меня новую модель свободно сидящего костюма, придуманную дизайнером из «До упада!» под влиянием некоторых наиболее экстремальных теорий Элизабет Хоуз. [82] Эффект, быть может поразивший неискушённый глаз состоящего на службе водителя, доставил мне определённое удовлетворение. Меня, в одежде, какой я до тех пор не носил, вёз человек, которого я до тех пор никогда не встречал, по улицам, которые я до тех пор не видел, по направлению, куда я никогда до тех пор не ехал. Я избежал всего, кроме некоторых сердечных рубцов, если позволено будет задействовать словарный запас современной медицины — с вашего позволения, доктор — для концепций отжившего романтизма.

Санаторий находится где-то к западу отсюда. Я не озаботился точным прослеживанием пути; но полагаю, что он находится недалеко от места заточения доктора Боттомли в шкафу. Выстроен он в незаконнорожденном стиле — детище изнасилования нашей Девы Марии Ангелов современным немецким теоретиком. Эстетически возмутительно, но, тем не менее, день был тёплым, а я сбежал — слегка приятно.

Полицейский водитель проводил меня внутрь, но имел честь подождать в приёмной, когда меня провели в святилище доктора Уизерса. Каков этот доктор, сказать я не могу; я видел лишь его профессиональную манеру, в которой умело смешаны ложка самоуверенности, ложка человеческой доброты и ложка ядовитого высокомерия. Добавьте щепотку горечей и тщательно перемешайте.