Шрифт:
— Откуда же я мог знать, как обернется дело?
И полковник рассказал ей о недавних происшествиях, обойдя стороной, однако, все то, что касалось матери Марсель.
— Ну что ж, пойду провожу ее в ванную, — сказала мадам Бигуа словно бы в знак примирения.
И попросила няню не жалеть мыла на «эту девчурку».
Посадив Марсель в ванну с гербом полковника, няня-англичанка старательно намыливает девочку, такую светлокожую, хрупкую, тонкую. Но потом, внимательно оглядев ее тело от макушки до пят, говорит:
— А вообще вы уже достаточно взрослая, чтобы мыться без моей помощи. — И в ее голосе можно уловить нотки раздражения.
Англичанка отходит в сторону и садится в углу ванной комнаты, отвернувшись от девочки.
Обнаружив Марсель в доме, Жозеф почувствовал укол ревности, ведь он привык быть в центре внимания. В Марсель же сразу вспыхнуло любопытство при виде этого бледного долговязого паренька — он вошел и, швырнув книги на кресло в прихожей, принялся гонять мяч, едва не задевая люстру и картины под стеклом.
Марсель не ожидала встретить в семье полковника такого взрослого мальчика. Его резкие манеры, угловатость и полное безразличие, какое Жозеф пытался демонстрировать к новенькой, отталкивали ее.
Полковник с женой обошлись без церемонии знакомства и не стали со всей важностью представлять Марсель другим детям; они даже не стремились выделить ее среди остальных или обратить на нее особое внимание — все происходило само собой, с креольской непринужденностью, жизнь текла в своем привычном русле. Няня лишь сказала, что теперь дети могут играть вместе, и закрыла все шесть дверей прихожей — пусть ребята не стесняются.
Марсель молча сидела в углу. Одежду для нее пока не сшили, и на девочке было вишневое кимоно Деспозории, отчего полковник разволновался еще сильнее. Однако он не захотел обсуждать с женой столь деликатный вопрос и прошел мимо, сделав вид, будто не заметил наряда Марсель. На деле же Бигуа до самого вечера только и думал что о платье для девочки: еще два часа назад он и не подозревал о ее существовании, и вот она сидит, укутанная в кимоно его жены! До сих пор с этим кимоно у него не было связано никаких воспоминаний, которые пробуждали бы что-то в душе, а теперь оно стало частью удивительнейшего приключения!
Полковник снова прошагал через прихожую, свернул в коридор, вошел к себе в комнату и, стоя у зеркала, скорчил жуткую гримасу, которая должна была обозначать удовлетворение, и сказал себе: «Все хорошо». Потом направился к Деспозории и обнял ее — без всякого повода. Жена изумленно посмотрела на него: обычно полковник был скуп на нежности и обнимал ее разве что в предвкушении супружеской ласки. Она недоумевала: неужто он сейчас запрет все двери комнаты и увлечет ее за собой на кровать — прямо сейчас, в шесть часов вечера, когда за стенкой скачут дети, которых им не удалось произвести на свет.
Но Филемон Бигуа лишь взял из шкафа книгу об уходе за грудными детьми. С недавних пор его интересовал вопрос отлучения младенцев от груди, и, хотя полковник вовсе не рассчитывал на появление в доме грудного ребенка, ему не терпелось выяснить, когда же все-таки следует прекращать вскармливание — в год и три месяца или в полтора года. Но сегодня Бигуа не мог одолеть и трех строк. Он думал:
«Какую комнату Деспозория выделила для Марсель? Может быть, спросить ее об этом? Я и правда принимаю все слишком близко к сердцу. Лишь бы девочку не поселили вместе с Жозефом! Угораздило же меня предположить такое! Нелепость! Ясно ведь, жене и в голову не придет отправить ее к пятнадцатилетнему мальчишке. А впрочем, как знать? Женщины, они такие, иногда упускают из внимания совершенно очевидные вещи. Пожалуй, Деспозория, с ее-то хладнокровием и бесстрастностью, вполне могла поселить их вместе, сославшись на то, что они сверстники, или приведя еще какой-то несуразный довод! Хотя нет, это просто невозможно, чтобы она втолкнула Марсель в комнату Жозефа, который скоро станет мужчиной — если уже не стал им. Переход от детства к юношеской зрелости неуловим и всегда совершается за плотной завесой тишины, а узнаем мы об этом зачастую лишь спустя долгое время.
Разумеется, это в порядке вещей — спросить Деспозорию: какую комнату ты выбрала для Марсель?
Чувство долга обязывает меня заботиться о девочке. И все-таки, почему жена сама не сказала, куда поселила ее? В этом не было бы ничего странного».
Полковник встал, вышел из спальни жены, не произнеся ни слова, и по очереди заглянул в каждую из комнат. А, вот и маленький потертый чемодан. Окна во двор. Самый дальний от комнаты полковника угол квартиры, зато по соседству с Жозефом! Который живет тут же, за стенкой. Дверь, разделявшую эти две детские, Филемон Бигуа решил запереть на ключ. Но погодите, она уже заперта. Деспозория сразу сообразила, что это нужно сделать, — какая проницательность! Однако полковник еще и вытащил ключ из замка, ведь осторожность никогда не бывает излишней, и положил его в секретер, а затем направился к себе. Чуть погодя он вернулся и заткнул кусочком ваты замочную скважину. Потом через прихожую прошел к Деспозории — с таким напряженным лицом, какое бывает у человека, который изо всех сил старается делать вид, будто в голове у него пусто. Он сел рядом с женой и снова взял книгу о младенцах — она так и лежала на столе, открытая на странице с названием первой главы: «Об опасностях преждевременного отлучения от груди».
Полковник начал читать вслух, произнося слова четко и внятно, чтобы они как следует закрепились у него в уме, который, однако, в тот момент отчаянно сопротивлялся чтению.
— Об о-пас-нос-тях пре-жде-вре-мен-но-го от-лу-че-ни-я от гру-ди, — повторил Бигуа. А между тем он думал:
«Сегодня в дом проникла самая значимая из причин, по которым стоит продолжать жить».
Значит, вот она какая — семья, собравшаяся за столом, думала Марсель. Значит, непременно должна быть супница, как здесь, — ее вносят в столовую, где все чинно и нарядно, поднимают крышку, и выплывает ароматный пар, сейчас эту трапезу разделят люди, которые счастливы быть вместе! Вот, значит, какие в благополучном доме стаканы, тарелки, столовые приборы. И вот, оказывается, как нужно говорить, молчать, подносить ложку ко рту и вытирать губы салфеткой.