«Сдается мне, какой бы ни оказалась девочка — даже если она вся покрыта струпьями и гнойниками, — я с величайшим почтением посажу ее в это самое такси, которое, несомненно, нас дождется, и отвезу домой. Теперь ничто не остановит меня. Не из моего ли собственного ребра возник этот человек — несчастный отец, в лохмотьях и насквозь пропахший грошовым вином, — и разве случайно он следовал за мной по пятам, а потом попросил забрать его дочь?»

Бигуа повернулся к Эрбену:

— Дружище, почему вы говорите, что мне следует немедленно вмешаться в ваши семейные дела и что через час может оказаться уже поздно?

— Ох, месье, ума не приложу, как объяснить вам это. Как бы растолковать? — И багровые щеки Эрбена еще гуще залила краска. — Жена узнала, что отныне наша дочь не невинный ребенок!

— Дорогой друг, еще даже не увидев эту девочку, даю вам слово, что принимаю ее к себе в семью, а вас назначаю управляющим одной из своих усадеб!

— О полковник! Великодушный господин полковник! — воскликнул Эрбен, и глаза его засияли, как никогда прежде (такое сияние идет из самой глубины моря).

Он протянул Бигуа обе руки — тот, однако, пожал только одну, но по-настоящему.

Такси ехало по бульвару Сен-Жермен. Собеседников вдруг обступила теснота пространства автомобиля. Стало невыносимо. Оба они дали слишком много воли своим добрым чувствам. Душевная теплота, расточаемая с такой щедростью, быстро оборачивается смущением: искренность легла им на плечи тяжелым бременем, и обоим было неловко и неуютно. Хотелось выйти из машины, влиться в улицу, надеть привычные маски безразличия или хотя бы просто напустить на себя немного безразличия — иначе невозможно смотреть друг на друга, не краснея. (Обнаженное лицо выглядит непристойно, разве не так?)

Вслед за Эрбеном полковник поднялся по широкой лестнице с красивым ковром, и это удивило Бигуа: он ожидал оказаться в ветхой лачуге. Типограф болтал без умолку, причем довольно громко. Сейчас это совсем некстати, могут посыпаться неприятности. Нужно попробовать отбить у этого горе-отца охоту до алкоголя или, по крайней мере, достать ему приличную одежду, накормить как следует, пусть даже через силу, чтобы вышибить из него винный дух, накопившийся за долгие годы. А может, причина подобной словоохотливости — невиданные прорехи в его лохмотьях. И секреты Бигуа разлетаются повсюду сквозь эти прорехи, просачиваются через дыры в ботинках Эрбена.

Типограф позвонил в дверь.

— Сам-то я живу не здесь, — сказал он. — Даже вообразить сложно, что я из такого дома!

Хозяйка квартиры провела их в скромную гостиную, обставленную с большим вкусом, — ни одна деталь не указывала на то, что девичья красота служит здесь предметом торговли. Полковнику даже стало слегка досадно: вероятно, он выискивал какую-нибудь улику, которая выдала бы хозяйку, или хотя бы намек на ее позорное и легкомысленное ремесло? Но нет, гостиная была опрятна и пристойна, словно так и ждала, что в нее впустят порядочность и чистоту, которые она примет с широко распахнутыми дверьми.

И тут Бигуа увидел девочку, бледную и хрупкую, она дрожала всем телом. Глаза точь-в-точь как у отца, но выражение их было совсем иное — невинное, нежное, удивленное.

— Марсель, — обратился к ней отец, — это полковник Филемон Бигуа, тот самый, о котором я столько рассказывал. Он хочет принять тебя в свою семью.

Полковник поклонился, словно перед ним была супруга генерала.

— Давай же собирайся скорее, пока сюда не пришла мать.

«До чего же восхитительная история! — размышлял Бигуа. — Все это просто расчудесно: отец-пропойца, нежное дитя, суровая мать, и вот он я, подвернувшийся так кстати! С минуты на минуту может войти мать с пистолетом в руке. И застанет меня здесь! Эта чинная гостиная — самое что ни есть подходящее место действия. И все разворачивается в доме на бульваре Сен-Жермен, в пятидесяти метрах от славной реки Сены! Что может быть прекраснее?»

Они поспешили из квартиры. Усадив девочку в такси, полковник сказал Эрбену:

— Друг мой, теперь прошу вас слушаться меня и, не рассуждая, делать все, что я сочту нужным.

— Хорошо, господин полковник.

— Сейчас вы поедете со мной.

Полковник негромко назвал водителю адрес. Эрбен хотел было усадить Марсель возле полковника, но тот указал девочке на откидное сиденье, а отцу велел устроиться рядом с собой. Лицо полковника говорило о твердости принятого решения: пути назад нет, намерения у него самые серьезные, и он не отречется от ребенка.

Типограф улыбался едва приметной улыбкой, пропитанной вином.

Девочка смотрела в окно, недоумевая, что за роль уготована ей в доме этого незнакомца, одетого так добротно.

С четверть часа такси петляло среди серых парижских домов. За окном проплыли Елисейские Поля, площадь Альма с ее мостом, бульвар Гренель. Неожиданно полковник постучал по окошку и попросил водителя остановиться.

Выйдя из машины, он сказал Эрбену следовать за ним.

— Попрощайтесь с дочкой. Вы расстанетесь с ней, по меньшей мере, на несколько недель.