— Все хорошо? — спрашивает он, тяжело дыша. Его губы, подбородок и щеки блестят от моего возбуждения. Я чувствую приятное, болезненное жжение от его щетины на бедрах.

— Все просто… невероятно.

Когда я улыбаюсь, в его взгляде проскальзывает облегчение и, может быть, гордость. Фионн осторожно укладывает мои бедра на простыни и тянется к шортам, брошенным на полу. Он бережно натягивает их на меня, приподнимая, поправляя. А потом приносит все, что мне нужно. Воду. Мой халат. Костыли, опрометчиво оставленные слишком далеко от кровати. И когда я возвращаюсь из ванной, он уже поправил постель.

Когда мы, наконец, оба устраиваемся поудобнее, то не ложимся по краям. Так же, как и прошлой ночью. И позапрошлой. Мы встречаемся посередине. Я кладу голову на грудь Фионна. Он обнимает меня за спину.

— Знаешь, я как-то не хочу возвращаться домой, — шепчу я в темноту.

— Да, — шепчет он в ответ. — Я тоже.

Но, закрывая глаза, я понимаю, что больше не знаю, какой дом имею в виду.

Я больше не знаю, где мое место.

17

—

ВЕЗЕНИЕ

РОУЗ

Я сижу в креслах вдоль коридора ортопедического отделения в больнице, жду Фионна. Мы не говорили об этом дне. Ну, кроме моего визита к врачу. Мы не обсуждали ни мой звонок Хосе, ни возвращение в автодом, ни то, что мне пора собирать вещи и уезжать куда-нибудь подальше.

Как будто можно избежать последствий, не обсуждая их. А мне хочется. Мне отчаянно хочется узнать, как он отреагирует, но я боюсь. Сначала думала, что это только я избегаю темы отъезда. Но и Фионн молчит. Сначала я думала, что он просто не хочет быть невежливым и выгонять меня, но больше в этом не уверена.

С тех пор, как мы вернулись из Бостона несколько дней назад, мы оба автоматически вернулись к нашим правилам «друзья с привилегиями». Как будто снова надели привычный костюм. Но он уже не сидит как надо. Когда мы занимались сексом в душе, то оба замерли в коридоре, когда вышли из ванной, как будто пытались понять, как разойтись. Вдруг стало странно засыпать без биения сердца Фионна под ухом. И наш секс на кухонном столе уже не казался просто сексом. Его губы оставляли долгие поцелуи на моей шее и челюсти. На щеке. В уголок рта. Этот поцелуй был самым долгим. Я сдерживала себя, чтобы не углубить его. Кажется, он тоже. Словно он хотел забрать меня всю.

Словно это была любовь.

С тех пор меня мучает тревога, все сильнее скручиваясь в животе, готовая вырваться наружу в виде признаний, которые нельзя будет взять обратно. Я не смогу сдерживаться вечно. И Таро не помогают. Я тасую колоду. Вытаскиваю. Читаю значение и понимаю, что мне это не нравится. Тасую снова. Но результат один и тот же. Луна. Шут. Десятка Жезлов. Каждый раз карты говорят об одном: неопределенность, страх, надвигающееся решение, к которому я совершенно не готова.

— Господи, бабуля, — говорю я, вкладывая Луну обратно в колоду во второй раз. — Я и так знаю, что ничего не знаю. Спасибо, что напомнила.

— Ничего хорошего в будущем не видишь?

Мое сердце замирает.

Я поднимаю взгляд. Передо мной стоит Мэтт Крэнвелл с небольшим букетом цветов в руке и ухмылкой на лице.

— Наверное, так оно и есть. Ничего хорошего, — говорит он и наклоняется, буравя меня своим единственным глазом. Другой закрывает черная повязка, ремешок которой врезается в кожу. — Особенно, учитывая, что грузовик Эрика Донована только что вытащили из реки Платт.

Моя кожа холодеет. Я стараюсь не отводить взгляд, не краснеть, но как контролировать своё тело, когда оно умоляет выдать миру все секреты? Я не социопатка. Я не холодная и отстраненная. Во мне клокочет ярость. Я жажду возмездия.

Еще, я боюсь.

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

— Правда? Не слышала новостей? — Крэнвелл садится на соседнее кресло и, постукивая по колену, задумчиво кивает. — Кажется, грузовик бедняги Донована перевернулся и улетел в реку, — говорит он с глубоким вздохом. — Его тело все ещё ищут. Уверен, скоро что-нибудь найдут.

— Возможно, он отправился проповедовать слово Господа нашего Иисуса Христа в далекие земли, — говорю я, крестясь, хотя понятия не имею, правильно ли это делаю. — Но если он просто напился и умер за рулем, пусть покоится с миром. Уверена, он был достойным гражданином. Аминь.

Мэтт усмехается.

— И тебе ничего не известно об этой… смерти?

— Я не понимаю, о чём ты.

— Ну, знаешь, на меня недавно напали. Совершенно внезапно, — он ударяет кулаком о ладонь, и цветы шуршат. — Бац! И всё. Но я дал ей сдачи.

— Наверное, у тебя большой опыт в этом.

Глаза Мэтта темнеют.

— И знаешь, что эта маленькая сучка сделала? — говорит он с яростью в голосе. — Она выколола мне глаз, — он сверлит меня взглядом, указывая пальцем на повязку.