Смерть часто крадёт с лиц красоту, но бледные, овальные черты Эльги, слепо уставившейся в небо, оставались симпатичными. На ней лежало тело Уффеля. Судя по его рваной одежде и их неестественно выгнутым конечностям, я заключил, что он бросился на неё в тщетной попытке защитить от копыт мчавшейся лошади.

Оторвав от них взгляд, я посмотрел в другую сторону, а потом потянул Герту за руку, и мы быстро перебежали через дорогу. Обогнули домик и, услышав фырканье и звон скачущих лошадей, перебрались через стену в свинарник. Пригнувшись, мы слышали, как мимо промчались лошади, а вокруг не прекращались звуки сражений и убийств. Вскоре свиньи стали протестующе визжать, заставив нас двинуться дальше. Спустя несколько безумных перебежек из одного укрытия в другое, мы оказались в узком пространстве между домиком и сараем. До манящего рая леса оставалось всего пару десятков ярдов.

Лес освещало мерцающее зарево из деревни, а значит, многие строения там уже полыхали. Хор криков сзади также указывал на то, что битва быстро превращается в резню, и мне совершенно не хотелось на неё смотреть.

– Пошли, – прошептал я, покрепче сжал руку Герты и побежал к деревьям. Я успел сделать лишь несколько шагов, когда её ладонь вдруг обмякла, и Герта резко охнула. Обычно годами отточенный инстинкт заставил бы меня отпустить её руку и бежать дальше, но сложно оставить женщину, с которой только что трахался несколько часов.

Резко остановившись, я развернулся и почувствовал сильное облегчение, увидев, что Герта всё ещё стоит. Однако безжизненно поникшие плечи и голова говорили о другом. Спустя секунду я заметил оперение, торчавшее в центре её груди. Арбалетный болт пригвоздил её к деревянной стене сарая позади. Навсегда останется загадкой, почему я не слышал звона тетивы, но долгие годы с тех пор научили меня, что посреди бойни чувства многое пропускают.

Услышав треск ворота, я перевёл взгляд с обмякшего, словно тряпичная кукла, трупа Герты на человека в дюжине ярдов от меня. Он был одет в старую плохо сохранившуюся кольчужку, бурая ржавчина которой контрастировала с недавно начищенным нагрудником. Под неподходящим по размеру шлемом виднелось бледное безбородое лицо, покрытое потом, несмотря на прохладу. Он, продолжая крутить ворот своего арбалета, встретился со мной взглядом, и я увидел, какие у него блестящие перепуганные глаза, по которым понял, что этот юнец немногим старше меня. Юнец, который, несмотря на страх, уже по меньшей мере один раз сегодня убил. А ещё, сместив взгляд, я увидел, что он уже наполовину натянул тетиву арбалета.

Рука Герты выскользнула из моей, и я бросился в атаку, подняв за собой облако снега, а из моего горла утробным рыком вырывалась дикая ярость. Более опытный воин бросил бы арбалет и достал бы кинжал. Но этот солдат, как я увидел, подбежав к нему, был всего лишь испуганным мальчишкой, даже младше, чем я сперва подумал. Надо отдать ему должное, он умудрился вставить тетиву в замок до того, как я до него добрался, но болт, который он достал из колчана, отлетел прочь, когда я низко пригнулся, а потом взвился вверх, вонзив нож ему под подбородок. Я прыгнул, обхватил его рукой и уронил, не выдёргивая нож, и в падении заталкивал его всё глубже – от удара клинок вошёл ему прямо в мозг.

Он дёрнулся подо мной, кашлянул, брызнув мне на лицо кровью, и замер. Я слез с него, быстро осмотрелся в поисках других солдат и, никого не увидев, схватил мёртвого паренька за ноги и потащил его в сарай. Я не был знаком разнообразными ремешками и застёжками, с которыми нужно разобраться, чтобы сначала снять, а потом надеть нагрудник, так что понадобилось несколько минут лихорадочной возни, прежде чем удалось прикрыть свою грудь этой хитрой приспособой. Со шлемом оказалось попроще, и я подумал, что на мне он сидит лучше, чем на владельце. Не зная, сколько у меня осталось времени, я оставил прочие части снаряжения парнишки, за исключением кошелька с жалкими восемью шеками, колчана и арбалета, который подобрал на снегу, выбежав из укрытия.

«Не беги», – сказал я себе, и постарался изобразить что-то похожее на солдатскую выправку, ковыляя по снегу нарочито прихотливым курсом в сторону тёмной стены леса. Вокруг были уже и другие – алебардщики в красно-золотых ливреях, которых я в прошлый раз видел на казни герцога: люди короля. Они прочёсывали окраины деревни, то и дело останавливаясь, чтобы проткнуть любого лежачего, которому не посчастливилось перед ними дёрнуться.

Эта оконечность Моховой Мельницы по мере приближения к лесу немного поднималась, и отсюда открывался хороший обзор на центр деревни. Большую её часть закрывал дым от полыхающих домов. За исключением нескольких зданий поодаль, все строения там уже горели, создавая жуткий спектакль движущихся теней над сценами различных ужасов.

Я увидел одного человека из клана Шильвы, который еле ковылял, размахивая топором в круге вооружённых мучителей. Огромный косматый мужик впечатляющего роста с каждым безрезультатным взмахом топора издавал кличи на диалекте Фьордгельда, и эти крики превратились в визг, когда один солдат бросился вперёд и вонзил наконечник алебарды ему в ногу. Остальные расхохотались и тоже бросились вперёд, поднимая и опуская алебарды и секачи.

– Не стой, разинув рот, болван!

Я тут же обернулся и увидел рядом бегущего по снегу коренастого алебардщика. Я испытал приступ благодарного облегчения за последний кашель мёртвого арбалетчика, поскольку кровь, наверное, настолько скрыла черты моего лица, что его товарищ не узнал меня в темноте.

– Вали того уёбка! – крикнул он, указывая на что-то у деревьев.

Проследив за его рукой, я разглядел в качающихся тенях леса бегущую фигуру – длинноногий человек, который двигался весьма быстро. В банде мало кто обладал таким ростом, и я не раз видел, как он бегает, поэтому сразу узнал убегающего Конюха.

Я не стану утверждать о каких-либо колебаниях касательно моих дальнейших действий. Не стану, дорогой читатель, оскорблять твою проницательность, притворяясь, будто испытывал душевные муки или нежелание, поскольку мне кажется, ты уже понял состояние моей души в этом повороте нашей истории. Однако, да будет известно, что я не испытывал никакого удовольствия, когда взял из колчана арбалетный болт и уложил его на ложе. И не смаковал удовольствие, когда поднимал и нацеливал оружие: блестящая полоска зазубренного наконечника болта метила на снег, пока не совпала с убегающей тенью Конюха. Несмотря на все его недостатки, на утомительные верования и бесконечные проповеди, он был одним из нас, и мне больно было спускать этот болт. Разумеется, не так больно, как ему.