– Слишком долго этот человек наводил ужас на добрый люд нашего герцогства, – продолжал констебль. – Ведь он осуждён перед простолюдинами, Короной и Ковенантом за такое количество злодеяний, что только на их перечисление ушёл бы целый день и ночь. Но, добрые люди, знайте, что сегодня его наказание определено не его преступлениями, но его предательством. Да будет известно, что этот, – губа констебля скривилась, и он махнул рукой в сторону Декина, указывая обвиняющим пальцем, – бесполезный пёс не удовольствовался простым грабежом и кровавыми убийствами, но ещё сильнее приговорил себя через подлую измену Короне. Этот человек преднамеренно напал на представителя Короны и ограбил его, самого королевского гонца. Кроме того, были представлены веские доказательства того, что он вступил в сговор с мятежником-предателем Магнисом Локлайном, широко известным как Самозванец, дабы разжечь в этом герцогстве жестокий бунт. И сделал он это, чтобы отомстить за справедливую казнь своего отца, предателя и лжегерцога Руфона Амбриса. Я спрашиваю вас, добрые люди Шейвинской Марки, был ли когда-либо другой человек, который больше бы заслуживал справедливой казни?

Констебль с этим вопросом широко раскинул руки, несомненно, ожидая какого-нибудь рёва или кровожадного одобрения. Вместо этого ответом стал одобрительный шёпот и ворчание от предвкушения, подчёркнутые покашливаниями и нетерпеливым бормотанием. Я увидел, как лицо констебля сердито дёрнулось в замешательстве, а щёки стали покрываться румянцем, оттенок которого вскоре стал более насыщенным, когда с помоста донёсся новый звук.

Декин дёрнул головой, брызгая кровью из ран на передние ряды толпы. Сначала я подумал, что у него начался приступ кашля, а потом, по мере нарастания хрипов из его горла – что это какая-то истерия. А затем он полностью поднял голову, открыв лицо, изрезанное шрамами и обугленное ожогами, но при этом застывшее в маске искреннего веселья. Декин Скарл смеялся.

– Утихомирьте эту свинью! – бросил констебль, величаво указав на рыцаря, который стоял позади Декина. Однако рыцарь, вместо ожидаемого удара по голове пленника, лишь чуть наклонил голову и, молча, пристально посмотрел на констебля из-за забрала. Я увидел, как его узкое лицо констебля побледнело, хотя на нём и отразилась ярость. Это, как я знал, был признак человека, который борется со своей гордостью. Как главному представителю Короны из присутствующих здесь, власть над этим разбирательством принадлежала ему, но его только что открыто проигнорировали. Его статус требовал, чтобы он высказал замечание, но перспектива делать замечания этому рыцарю явно совсем его не привлекала. К счастью, решать ему не пришлось, поскольку смех Декина сменился речью.

– Если нужно, убей меня за правду, – сказал он констеблю. Слова с его распухших и потрескавшихся губ слетали хрипом, который всё же доносился до моих ушей. – Я не отрицаю, что заслуживаю это. Но не убивай меня за ложь, бесполезный кусок говна.

Констебль довольно долго переводил взгляд с Декина на упрямого рыцаря и обратно. Наконец усиливающийся гул кашля и раздражённого бормотания из толпы напомнил ему, что надо ещё завершить казнь.

Глубоко вздохнув, констебль повернулся обратно к толпе, и кисточки на шлеме снова взметнулись.

– Да будет известно, что наш сюзерен, великий король Томас, первый своего имени, превыше всех заслуживающий благодати Серафилей – человек милосердный и сострадательный, даже в отношении самых подлых. Ни один подданный, будь он благородной или низкой крови, не будет предан смерти без возможности очистить душу. – Он замолчал и взмахнул рукой в сторону задней части помоста. – Пусть выйдет причастник Анкред, назначенный капеллан замка Дабос, чтобы мы услышали завещание предателя.

Причастник Анкред – высокий мужчина в летах с длинной седой бородой – нерешительно доковылял к Декину. Он так сильно горбился, что казалось, стоит он лишь благодаря посоху, в который вцепился покрытыми пятнами руками. В обвисших морщинах его лица я не увидел особого рвения к задаче, и даже наоборот заметил проблеск страха в слезящихся глазах. Остановившись возле Декина, он заговорил таким тоненьким писклявым голосом, что большинство присутствующих эти трели расслышать не могли.

– Расскажи о своих прегрешениях и не говори лжи, – нараспев произнёс старый священник. – Ибо Серафилям ведомо всё, что есть в твоей душе. Почти пример мучеников правдой и прими их очистительную благодать.

Несмотря на увечья, нанесённые лицу Декина, я всё ещё мог различить выражение горького презрения по отношению к причастнику.

– Моему отцу привели восходящего, – устало покачал Декин головой. – А мне достался старый вонючий козёл.

Волна смеха, прокатившаяся по толпе, не была особенно громкой, но её хватило, чтобы вызвать суровый взгляд констебля. Он открыл рот, чтобы высказать негодование, но Декин его перебил:

– Я скажу завещание, – проговорил он напряжённым, но всё же достаточно громким голосом, который услышали все присутствующие. – Но не этому дурачку с его мучениками. Мои слова для них. – Декин дёрнул головой в сторону толпы.

– У тебя нет здесь никаких прав, предатель! – прорычал констебль, двинувшись в сторону Декина. – Ты не имеешь права говорить! Никаких прав, кроме как умереть за свои преступления…

Его голос стих, когда у него на пути встал рыцарь. И если раньше гордость констебля приглушала страх, то теперь он перерос в полный ужас – глаза чиновника расширились, когда из-за забрала вылетело несколько коротких слов. Ни я, ни кто-либо другой из толпы не услышал слов, произнесённых рыцарем, поскольку он сказал их слишком тихо, да и шлем мешал. Однако констебль расслышал их весьма отчётливо.

Сглотнув, он отступил от рыцаря, нервно вытирая ладони о свой длинный плащ, а затем сцепил их. Через некоторое время он всё-таки взял себя в руки и снова обратился к толпе:

– Согласно обычаю и закону Ковенанта предателю разрешено огласить завещание.

Декин с жалостью глянул на констебля, потом сгорбился и попытался встать на ноги. Сильно шатаясь, он поднялся на дрожащих ногах, и цепи загремели по доскам помоста. Его запястья были скованы, и я думал, что он сжал руки в кулаки, пока не заметил, что его пальцы отрезаны по вторую костяшку. И хотя сказанные им слова никогда не угаснут в моей памяти, я думаю, именно вид его рук направил меня на тот курс, который властвовал над моей жизнью в последующие годы. И пускай те руки много раз запугивали меня и оставляли синяки, глядя на них тогда, я вспоминал лишь те случаи, когда они с любовью или утешением лежали на моём плече. И отчётливей всех вспоминался тот первый день в лесу, когда с их прикосновением пришло ощущение избавления. Что бы там Декин Скарл ни сделал, но однажды он спас мне жизнь.