– Блядь, мне тебя весь день ждать что ли? – прорычал Халк, и настойчиво звякнул ключами, стоя в дверном проёме.

– Стриктуры запрещают брань, – строго и укоризненно посоветовал я. Судя по тому, как покраснел хранитель, вышло довольно убедительно.

Заходя в кладовку, я высокомерно фыркнул и подавил желание осмотреть полки, вместо этого коротко, но пристально сосредоточившись на замке. Он оказался удручающе крепким приспособлением, и моих способностей взломщика на него явно не хватило бы. А вот у Тории в этой области намного больше навыков, и возможно у неё получится пробраться внутрь достаточно быстро. Кратко обследовав кладовку, я увидел в основном полки, забитые неизвестными банками без каких-либо полезных надписей. Зато заметил в тёмной нише внушительный сундучок. Он сам был заперт на замок, а значит представлял собой предмет особого интереса.

– Да направят тебя мученики, – сказал я, выходя, мрачному Халку, предположив, что Брюер мог бы придушить его до беспамятства, и тогда не пришлось бы его убивать.

По завершению писарских дел у меня оставалось два свободных часа до вечернего прошения. На пути к северному выходу из святилища мне пришлось подобострастно прошмыгнуть мимо восходящего Гилберта, который увлечённо беседовал с неизвестным мне просящим. Грязь на его сапогах и накидке говорили о недавнем прибытии. Это был крепко сбитый человек, явно гораздо более выносливый, чем это свойственно низшим служащим Ковенанта. Ещё необычнее смотрелась булава, висевшая на поясе, и подбитая кожаная туника, которую я заметил под накидкой. И хотя тёмно-серый цвет одежды и выдавал в нём просящего, но ясно было, что это ещё и солдат, и, судя по старым шрамам на макушке седой щетинистой головы, солдат с боевым опытом. Он говорил тихо, уважительно, и не разобрать, что именно, но ответ Гилберта понять было легко, в том числе и из-за скрытой тревоги, которую я в нём услышал.

– Она едет сюда?

Я как раз обходил их и смог уловить тихий ответ просящего, который тщательно старался говорить невыразительным голосом:

– Да, восходящий. Она прибудет завтра до полудня и попросит всех верующих этого священного города собраться и послушать её слова.

– По чьему приказу?

Зная, что задерживаться не стоит, я зашёл за угол и тут же остановился. Прижавшись к стене, я навострил уши и различил шелест пергамента или ткани, за которым последовал резкий звук сломанной печати и шорох разворачиваемого письма.

– Как вы видите, оно подписано всеми членами совета, – сказал просящий своим невыразительным голосом.

Затем наступила пауза, во время которой Гилберт неприлично фыркнул.

– Здесь она мало кого найдёт, – огорчённо пробормотал он.

Я заметил изменения в тоне солдата-просящего, осуждающие нотки, характерные для истинных адептов:

– Самозванец идёт не только за короной, восходящий. Если он победит, то Ковенант будет изменён до неузнаваемости. Капитан-причастник заверила меня, что у вас хватит мудрости понимать это.

Последовало короткое напряжённое молчание, во время которого Гилберт попытался, но так и не смог справиться со своим гневом:

– Вашему причастнику следует знать своё место, как и вам! – рявкнул он с грубостью, присущей мелким тиранам, которые осознали, что их власть под угрозой.

Солдат ничего не ответил, но я мог себе представить его пустое выражение лица – человека, на которого всё это не производит никакого впечатления. Гилберт глубоко вздохнул:

– Искателей соберут, – сказал он. – И можете забрать любого, кому хватит дурости шагнуть вперёд. Впрочем, их придётся убеждать.

– Те, чьи сердца поистине с Ковенантом, – спокойно ответил просящий, – всегда откликнутся на призыв, сказанный капитан-причастником Эвадиной Курлайн.

От этого имени мой лоб озадаченно сморщился, настолько оно показалось знакомым. Эвадина Курлайн? Неужели та самая неразделённая любовь лорда Элдурма?

Эхо резких шагов Гилберта заставило меня поспешить к выходу, не обдумав вопрос до конца. Правильнее было бы отправиться домой и рассказать мой план Брюеру и Тории, но святилище мученика Атиля манило слишком сильно. У меня уже вошло в привычку проводить часы перед вечерним прошением, скорчившись в кусте ежевики, где я мог наблюдать за Эрчелом. Я смотрел, как он, подобно всем работникам, приобретает привычки и перенимает мелкие ритуалы, и в моей голове медленно складывались разные части плана. Подчинение, сокрытие и допрос человека в таком месте, как Каллинтор, были связаны с кучей проблем, часть из которых я уже решил, а часть – нет. Но, как я только что подслушал, утром случится то, что сильно отвлечёт внимание. Все взгляды будут прикованы к загадочной причастнице Эвадине, а не к маленькому дровянику неподалёку от восточной стены, который несколько искателей навещали более одного раза в неделю.

«Мне нужна верёвка», решил я, глядя, как Эрчел мотыжит землю на турнепсовом поле со всей энергией, какую только можно ожидать от человека, который и дня в своей жизни честно не трудился. Связать его будет нелегко, но я знал, что ещё труднее будет выбить из него правду. Не так-то просто отличить честность от обмана, когда перед тобой опытный лжец, который отчаянно хочет спасти свою шкуру. Декин всегда мог развязать язык жертве, просто нагнав на него страху, но у меня такого дара не было. Чтобы Эрчел рассказал мне правду, придётся долго и вдумчиво причинять боль, и, к своему удивлению, я понял, что эта перспектива меня не радует.

– Герта, – прошептал я, вглядываясь через колючки ежевики, и подкрепил решимость воспоминанием об её руке, выскользнувшей из моей, когда арбалетный болт пригвоздил её к стене. – Юстан, Конюх… Декин. И я. – Я наполнил голову образами позорного столба, боли и вони, криками толпы и жутким знанием, что всё это не сравнится с грядущими мучениями. – Ты всё мне расскажешь, Эрчел, – выдохнул я. – Или я скормлю тебе твои пальцы, один за другим.

Однако, как это часто бывало в нашей юности, Эрчел умудрился испортить мои тщательные планы своими мерзкими аппетитами. Я заметил, как с момента прибытия рос его интерес к Улыбчивой Эйн, как он следил за ней взглядом, пока она таскала туда-сюда корзины. В Каллинторе редко встретишь такую душу, как она – всегда такая светлая и бесхитростная. Сложно было себе представить, что она совершила хоть что-нибудь, отчего ей пришлось просить убежища в этих стенах, но всё же она жила здесь. По большей части люди относились к ней снисходительно и с симпатией, но дружбы особо не водили. Следует отметить, что Эйн не очень-то умела общаться, только хихикала, произносила непонятную чепуху и выкрикивала названия различных существ, навстречу которым мчалась, явно надеясь подружиться.