– Лжец! – тощая женщина преклонных лет вышла вперёд, потрясая костлявым кулаком. Несмотря на её хрупкие формы, в её голосе слышалась та резкость, которой не хватало Брюеру. – Это южная вера!

– Нет, сестра, – сказал Брюер. Он попытался изобразить на лице искренность вроде той, с которой обращалась Сильда: приподнятые брови и открытую улыбку, которые захватывали многих. Но на его лице это выражение больше походило на похотливую гримасу. – Эта вера для всех. Все должны читать свитки, не только знать. Не только духовенство…

– А те, кто не умеют? – встряла старуха. – Нам-то чё делать?

– Учиться, конечно. – На лице Брюера промелькнула едва заметная насмешка, говорившая о том, что споры ему милее проповедей. Сильда никогда не спорила, она лишь убеждала. – Хватит позволять себе вязнуть в невежестве…

– Кого это ты назвал невеждой? – крикнул другой зевака, мясистый парень, в котором я узнал одного из работников кузницы. К своему ужасу я заметил, что на громкие голоса вышло ещё несколько человек. Маленькая группка смущённых зрителей превращалась в толпу, и к тому же разгневанную.

– Просящие учат меня свиткам, и я им за это благодарен, – продолжал трудяга. Его голос распалялся, а лицо краснело, но краткий взгляд, который он бросил в сторону хранителей, заставил меня сомневаться в искренности его гнева. В Каллинторе всегда было выгодно заискивать перед ортодоксальными властями.

– Как нищий благодарен за объедки, которые ему бросают? – крикнул в ответ Брюер, и гнев сделал его голос намного убедительнее. – Ты единомышленник или раб?

– Еретик! – крикнула старуха, и я знал, что этот крик почти наверняка подхватят по меньшей мере несколько человек из хоть сколько-нибудь приличной толпы. – Ересь навлечёт на нас Второй Бич!

В итоге хор осуждения стал таким громким и наполнился таким искренним гневом, что хранителям наконец пришлось взяться за дело. Увидев, как они начали проталкиваться через толпу, я бросился к Брюеру, который тщетно пытался перекричать раскаты праведного гнева.

– Может, хватит? – спросил я, посмотрев ему в глаза, и бросил взгляд через плечо на быстро приближавшихся хранителей.

При виде меня во взгляде Брюера снова появилась осмысленность, плечи опустились и пыл сменился тревогой. Впрочем, с ящика он не двинулся.

– Пошли, – сказал я, хватая его за рукав. – Надо идти.

– Эй, искатель! – сказал главный хранитель, властно указывая пальцем на Брюера, в то время как остальные хранители отпихивали в стороны других зевак. – Кто дал тебе разрешение проповедовать?

Увидев вызывающий блеск в глазах Брюера, я повернулся к хранителям и попытался говорить нейтрально-убедительно:

– Нет никаких стриктур, запрещающих проповедовать в Каллинторе.

Я капельку обрадовался, узнав в ближайшем хранителе знакомого служителя из святилища мученика Каллина, хотя он прищурился, глядя на меня, и не сразу признал наше знакомство.

– Но есть куча стриктур против ереси, – прорычал он. – Я-то думал, писарь должен такое знать.

– Я знаю. А ещё я знаю, что мой брат не сказал ничего, что противоречило бы стриктурам или свиткам. Он говорит лишь проповеди, которым учила нас восходящая Сильда, которую сам восходящий Гилберт поминал среди искуплённых.

В последние недели Гилберт широко использовал завещание Сильды в своих проповедях, иногда отдавая ей должное за многие прозрения, но не всегда. Возрастающая частота, с которой он её цитировал, и популярность, которую набирали его проповеди, напомнили мне один из любимых афоризмов Декина: «Только дурак станет рисковать своей шеей, чтобы украсть бесполезную вещь».

Имя восходящего Гилберта произвело больше впечатления, чем имя Сильды – хранитель умолк, а его спутники колебались. К счастью, их вмешательство сгладило недовольство толпы, и большинство теперь смотрело с живым интересом, а не с гневом. В Каллинторе с развлечениями всегда было туго.

– Так он твой брат? – спросил хранитель, с сомнением переводя взгляд с меня на Брюера и обратно.

– Мой брат по преданности Ковенанту, – ответил я, повернувшись к Брюеру, и настойчиво мотнул головой. Увидев, как тот без дальнейших возражений слезает со своего насеста, я скрыл вздох облегчения.

– Тогда научи его истинной природе преданности, – сказал хранитель. – Повиновение Ковенанту будет овеяно благодатью Серафилей превыше всех добродетелей.

– Разумеется, – весело согласился я, взял Брюера за руку и потащил прочь, пока он не успел ощетиниться. К счастью, чувство поражения в нём перевесило любые желания спорить, по крайней мере пока. Он позволил мне вести себя в сторону главного проезда, и даже не повернулся, когда хранитель крикнул нам вслед:

– Лучше держи его в наморднике, – крикнул он, вызвав смех в редеющей толпе. – Не все собаки приучены лаять.