За время его правления институт потерял всех лучших врачей и ведущих учёных…

… В том же институте был ещё один интересный “экспонат” — скандальная тётка-главврач с весьма низким уровнем интеллекта. На языке старой психиатрии, таким ставили диагноз “физиологическая глупость”. “Физиологическая” — это значит ещё не “патологическая”, то есть, ещё не олигофрения, но близко к ней. Я пытался расспросить врачей-”старожилов” института: почему вдруг такая дура — и главврач? Мне отвечали с многозначительными жестами: уволить её — НЕ-ЛЬ-ЗЯ…, допустить, чтоб работала непосредственно с пациентами — тоже: покалечит; поэтому-то и приходится держать на этом “пьедестале”, это — наименьшее из зол…

… Ещё один академик был биологом. Суетливо-дёрганно-важный — он говорил всегда такой скороговоркой, столь невнятно — что понять его было невозможно, за исключением лишь отдельных слов. Его не понимал никто. Самое интересное было — наблюдать научные заседания, где он — как академик, директор какого-то института, — выступал с речью, которую кому-то приходилось услужливо комментировать, восхвалять, благодарить его за ценные советы и указания… Подчинённым сотрудникам приходилось сочинять самим то, что он, кажется, имел в виду в своём выступлении, при этом настороженно следя за его мимикой: чтобы вовремя подстраивать свои хвальбы и благодарности, если вдруг что не так…

… Как такие “директора” продвигались по служебной карьере? — через услужливость перед главарями КПСС и КГБ: кого-то (например, чьих-то сына, дочь, жену) надо было принять на хорошую должность, кого-то — уволить, на кого-то — донести, кого-то — оклеветать, публично осквернить…

… Бог, готовя меня к большой социальной работе, показывал разные психотипы людей. Для меня это были как бы экскурсии по зоопарку с выставленными Им характерными экспонатами…

Это были маразматики-учёные…

Или — психически больные врачи, которых бы лечить — но они сами изображали лечение, калеча пациентов…

Или это были воры, оправдывающие свои действия тем, что обкрадываемые ими, мол, сами виноваты: “Ведь вот какой дурак: плохо спрятал! Сам виноват! Дураков надо учить!…”.

Или — садисты, через физическое насилие или клевету издевающиеся над другими людьми и получающие от этого наслаждение.

Или — такой характерный “экспонат”. К моему отцу, работавшему главным бухгалтером, приезжал по службе ревизор из Москвы. Ревизоров, надо полагать, везде положено всячески ублажать и потчевать. Поэтому и тот (всегда один и тот же) останавливался не в гостинице, а у нас дома. На протяжении всей “ревизии” он непрерывно пил водку, не работал ни часа (отчёт о ревизии составлял в Москве, забрав туда подобранные бухгалтерами соответствующие документы). Когда он пропивал все свои деньги — воровал у моих родителей. Те замечали, хмурились, но терпели. И ещё обязательным пунктом ревизии была рыбалка, куда брали и меня. Все там ловили рыбу, чтобы отправить “свеженькой” ему с собой в Москву. Он же — только пил водку. И ещё, пьяно подмигивая мне, подговаривал изнасиловать кого-нибудь из рыбачащих мужиков… Но для меня это было тогда совсем ещё непонятно, и я, смущённо улыбаясь, лишь отмалчивался…

… Насилие (любое) над человеком — мне это было с детства совершенно неприемлемо и непонятно! Не было ни одного случая за всю жизнь, чтобы мне пришлось применить насилие над человеком ради достижения какой-то своей цели или, как это делают другие, “просто так”, ради забавы, или “от плохого настроения”.

Когда мой товарищ из старших классов школы — “отличник” — делился своими мечтами принять участие в групповом изнасиловании какой-нибудь женщины, я никак не мог его уразуметь: это было для меня “запредельным”. Он же надо мной тогда… хохотал!… Впоследствии он стал военным врачом, служил в Москве, ведя “весёлый” образ жизни, получал отличную зарплату и хохотал о ней:

— Да разве ж в Москве — это — деньги?!…

… Когда в 1968 году готовилась советская интервенция в Чехословакию, была угроза, что и меня призовут. Я твёрдо решил тогда, что буду стрелять — в себя, но не в других.

Но не призвали: сумел поступить в аспирантуру, получил отсрочку от службы в армии.

Но десятки других порядочных парней из советских войск, посланных на новое порабощение народов Чехословакии, — стреляли тогда в себя, став героями пред Богом. В отличие от поработителей…

… Несколько лет спустя мне довелось слышать рассказ одного из советских танкистов, участвовавших в интервенции. Он был в передовом танке колонны наступавшей бронетехники. Герои сопротивления выставили на их пути на шоссе баррикаду. С танка открыли пулеметный огонь. Защитники баррикады залегли в кювет. Тогда водитель танка съехал с шоссе в объезд сооружений. Но одну гусеницу пустил по кювету…

И рассказчик — с удовольствием, смакуя, с чмоканьем — изображал, как лопались под гусеницей один за другим черепа живых раздавливаемых людей: “как спелые арбузы!”…

… В Праге публично сжёг своё тело в знак протеста Ян Палах — чешский герой. И у меня возникло очень серьёзное намерение сделать то же самое в Москве на Красной площади. Свою жизнь я в те годы не ценил, ибо не понимал её смысла. Но высоко ценил порядочность и ненавидел надругательства над ней.

… Меня остановил тогда Бог, Которого я ещё не знал. Он задал мне вопрос, справедливость которого я не мог не признать: как в незнакомом городе я достану достаточное количество бензина, доставлю его на Красную площадь, напишу и выставлю соответствующий плакат?… Он резко “затормозил” тогда моё намерение совершить этот поступок.