Рано созревший рассудок понимал всю ситуацию, хоть она, одолеваемая детской гордыней, и не могла выразить ни малейшей благодарности за сочувствие к ней.

После короткой паузы, произошедшей в волнующих воспоминаниях, Марита развернула перед нашими глазами трогательную и незабываемую сцену.

Что касается меня, то я никогда не видел настолько глубокую боль у ребёнка.

О, этот факт никогда не уйдёт из моей памяти: когда супруга Клаудио оставила её, задыхающуюся в безмерном плаче, она увидела маленькую домашнюю собачку, худую и безымянную, которую Марина несколькими неделями раньше подобрала на улице. Крошечное животное подошло к своей хозяйке, словно разделяя с ней её грусть, и стала лизать ей руки. Со своей стороны, девочка также стала выказывать ей свои добрые чувства, словно передавая собачке всю полноту своей любви, которую она несла в этот момент для «донны» Марсии, и, плача, нежно прижала собачку к себе, вскричав в сердцах: «О, Гойя, не ты одна оказалась брошенной! Меня тоже бросили…».

С того дня её жизнь в корне изменилась. Она полностью утратила свою непосредственность.

С этого откровения, которое никогда не сотрётся из моей памяти, она стала считать себя ограниченной, ущербной, зависимой.

Эта нравственная пытка, перенесённая в одиннадцатилетнем возрасте, смягчалась лишь постоянной преданностью приёмного отца, который становился всё более нежным, по мере того, как «донна» Марсия и её дочь отдалялись от духовной общности.

Ей не с кем было поговорить на женские темы.

Мать и дочь сознательно воздерживались от комментариев, когда вставал вопрос выбора одежды для неё. Они оставили её без малейшей помощи в отношении того внимания, которое девушка должна проявлять к себе, хотя время от времени «донна» Марсия выслушивала её с материнской нежностью, когда речь заходила о необходимости девушки-подростка в наставлениях интимной жизни.

Когда появлялась возможность обмена чувствами, она была уверена, что супруга Клаудио обладает огромным наследием в понимании и нежности, приглушёнными тяжестью условностей и условий, как если бы под корнями колючего кустарника было зарыто сокровище.

Она использовала часы излияний между ними обеими, говоря обо всех сомнениях и нерешительностях, которые роились в её воображении, в ожидании благоприятной возможности.

Ей казалось, что «донна» Марсия тогда утрачивала чувство расстояния, и отвечала ей объятиями и поцелуями, живо показывая, что давний взрыв преданности и доверия не угас в её сердце. Она улыбалась, восхищалась. Её материнская нежность проявлялась в мудрых и мягких замечаниях. Она просвещала её в проблемах, связанных с первыми вопросами жизни женщины, и ей казалось, что она вновь обрела свою маму, которая, как она считала, была у неё с появления на свет, когда эти руки, красивые и тонкие, теперь же такие далёкие, ласкали ей волосы.

Однако этот светлый миг быстро проходил.

Кончалось тем, что появлялась Марина, и атмосфера нарушалась.

В оцепенении она наблюдала тогда превращение, которое происходило внезапно. А её собеседнице нравилось изображать двойную личность.

Её духовная мать, любезная и приветливая, стиралась, и появлялась «донна» Марсия, терпкая и галантная в своей психологической атмосфере. Она вдруг вспоминала, что ей что-то надо сделать в соседней комнате, давала ей какое-либо задание по дому, которое надо выполнить где-нибудь подальше от дома, чтобы отдалить её. Она брала на себя различные виды работ. И неожиданно начинала жаловаться на боли, которые до сих пор её не тревожили.

Перед такой резкой переменой ролей она анализировала её обратную сторону.

Когда мать и дочь, обе такие разные, сходились, они дополняли друг друга в мелких пакостях, целью которых было подавить, унизить её. Самое малое пятнышко на одежде становилось предлогом для сарказма; лёгкое недомогание приводило её к целой серии ироничных и бестактных нотаций. Обе они редко уступали честь быть в их компании, чтобы делать покупки в центре, и если магазины, которые они посещали, случайно не располагали средствами доставки их заказов, мать и дочь не стеснялись нагружать сироту различными пакетами, практикуя улыбчивую жестокость с унизительными рассуждениями, которыми лишь усиливали её неловкость и подчинённое положение.

«Донна» Марсия и Марина шли вместе впереди, провоцируя её неслыханным образом, что ей приходилось молча сносить. В эти мгновения она расстраивалась, она ощущала себя невыразимо неуютно, словно в одиночестве сдавала тест на терпимость и терпение придирчивым и безбожным экзаменаторам, которые оценивали её реакции.

Очень скоро она поняла, что её сестра, единственная законная дочь Марсии, не уступит ни малейшей доли ласок, расточаемых на неё в семье, которую она считала своей. Проинформированная о тайне её рождения, та изменила своё поведение к ней, изобретая предлоги, чтобы в разговорах со своими друзьями затрагивать тему её жизни, заранее принимая все меры, чтобы стереть малейший след сомнения в том, что касалось их обеих в социальном статусе. Она критиковала её вкусы, привычки. И мать не делала никакой тайны в своём выборе. Наедине, мать, не колеблясь, уступала нежности, приходившей из прошлого, с небольшой примесью сочувствия, которое бедная девушка вызывала у неё теперь. Но это лишь усиливало её холодность. Она вздыхала по отдыху от постоянной работы. Одиночество тяготило её, у неё не было никого из родных, с кем она могла бы обсудить хотя бы самые хрупкие связи дружбы. На письма, которые она посылала членам своей семьи у Араселии, ответов никогда не было. Информация, приходящая из далёкого городка, где родилась её мать, давала ей понять, что все подались в другие области страны за лучшей долей.

Она стала довольно самокритичной и отдавала себе отчёт в своём положении. Она была совершенно одна.

Марита, пытавшаяся вызвать воспоминания намеренным импульсом, выразила желание отвлечься, чтобы иметь возможность себя контролировать, словно на несколько мгновений решила освободиться от груза, который носила с собой, чтобы рассуждать о препятствиях пути.

Мы потихоньку ослабили наблюдения, которыми сопровождали её молчаливое изложение.

В облегчении, она спрашивала себя, не её ли изолированность от всех потребовала так рано заводить компании, отличные от тех компаний, которые узкий круг испытаний дал ей в семейном очаге.