Если бы Валентину стали приглашать спустя годы работы, я бы еще понял. Но она оказалась в этом кругу с самого первого дня. Раз в месяц, без пропусков. Она клянется, что сама не знает, почему бабушка так к ней относится, но я не верю ни единому ее слову.

Я пытался выяснить, платит ли бабушка ей за то, чтобы та докладывала обо мне, но не нашел никаких следов. Хотя я и не ожидал их найти. Бабушка не из тех, кто совершает такие ошибки.

Валентина смеется над чем-то, что сказала бабушка, и я невольно замираю, глядя на нее. Почему она никогда не ведет себя так в моем присутствии? Дело не только в искреннем смехе, который прорывается сквозь ее алые губы. Она непринужденно болтает с моими братьями, шутит с сестрой, как будто она — часть семьи.

Валентина, Сиерра и Рейвен весело переговариваются, смеются, и я, чертыхнувшись про себя, отворачиваюсь, вонзая взгляд в тарелку.

Валентина в хороших отношениях с каждым членом моей семьи. Кроме меня. Меня, человека, который ей платит.

Я не могу понять, какая версия ее настоящая. Когда она с ними — она такая чертовски милая, что даже я едва не поддаюсь этой иллюзии. Если бы они только увидели, какой она бывает на работе…

Я делаю глоток вина, а затем смотрю на своего старшего брата, Ареса. За этим шумным столом только мы с ним молчим сегодня вечером. Я следую за его взглядом и вижу, что он смотрит на Рейвен. Она смеется над чем-то, что сказала Валентина, и он не может отвести от нее глаз.

Я отворачиваюсь, стараясь изо всех сил скрыть тревогу, которую чувствую. Рейвен не просто лучшая подруга нашей сестры. Она также младшая сестра невесты Ареса. Она последняя женщина, на которую он должен смотреть таким образом. Я качаю головой и осушаю бокал вина.

Нас всех ждет брак по расчету, но, по крайней мере, я вступлю в него без чувств к тому, кого никогда не смогу иметь.

— Ты сегодня тихий, — Валентина появляется рядом, когда мы заканчиваем ужин. — Что-то случилось? Что-то срочное?

Я удивленно смотрю на нее, затем, не отвечая, веду ее через главный дом бабушки к своему особняку.

— Ты когда-нибудь думаешь о чем-то, кроме работы?

Она улыбается той самой раздражающей улыбкой, от которой у меня скрипят зубы.

— А ты?

Мои губы кривятся в усмешке.

— Туше.

Валентина прикладывает палец к сканеру у входа в мой дом, и дверь бесшумно открывается. Она вздыхает и, сбросив туфли, босиком направляется в гостиную.

Без каблуков она кажется такой маленькой. Стоит мне захотеть — и я прижму ее к стене, возьму ее рот так же жестко, как она берет мои сделки. Интересно, ее губы будут такими же ядовитыми, как слова, что срываются с них?

Я резко провожу рукой по лицу. Какого черта я вообще об этом думаю?

Да, Валентина чертовски красива, но я уверен, что в постели она была бы такой же ледяной и неприступной, как в делах. Возьми я ее, я бы ушел с обморожением.

Меня передергивает от раздражения — на себя.

— Интересно, — говорит она, глядя в телефон, усаживаясь на диван.

Я опускаюсь рядом и наклоняюсь ближе, чтобы заглянуть в экран. От нее пахнет лавандой, и я ненавижу себя за то, что вдыхаю глубже.

— Он попросил сына уйти. Удивительно.

Она поворачивается ко мне, наши лица так близко, что ее нос почти касается моего.

Я ловлю себя на том, что смотрю на ее идеальные губы. И на то, как желание вспыхивает во мне, несмотря на то, что я этого не хочу.

— Почему? — мой голос звучит тише, чем мне бы хотелось.

Она не отстраняется. И я тоже.

— Почему что? — ее голос дрожит.

— Почему тебя это удивляет?

Она моргает, затем отстраняется, и я вижу, как на ее лице снова появляется привычная профессиональная маска.

Валентина Диаз — одна из немногих женщин, которые никогда меня не хотели.

Наверное, именно поэтому мы до сих пор работаем вместе — потому что между нами никогда не было пересеченных границ.

И, черт возьми, именно это сегодня раздражает меня больше всего.

— Я не думала, что он попросит сына уйти, — говорит она спокойно. — Но больше всего меня удивляет то, что ты дал ему шанс спасти компанию. За все годы, что мы работаем вместе, ты никогда не давал второго шанса. Ты всегда был жестким и беспощадным. Что изменилось?

Она смотрит на меня прямо.

Интересно, понимает ли она, что ни один человек в этом мире не осмелился бы задать мне такой вопрос?

И что ни одному человеку, кроме нее, я бы на него не ответил.

Я ненадолго задумываюсь, затем неосознанно касаюсь пальцами карманных часов, которые когда-то принадлежали моему отцу. Поцарапанная гравировка фамильного герба Виндзоров холодит кожу.

— Джексон был другом моего отца. Он поверил в него. Поэтому мой отец когда-то вложился в его компанию.