— Осторожно, — бормочет сапёр, напряжённо глядя вверх. — Если приподниметесь — может сработать.

— Прекрасно! — рявкает Мстиславский. — Просто блестяще! — Он тут же уплотняет стихийный доспех. Дышит тяжело, словно уже взорвался, но держится.— Что делать-то?! Чего вы молчите?! Давайте инструкции! Вы же эти мины каждый день устанавливаете! — злится он, стараясь не паниковать, но голос всё же на грани писка.

— Нужно вставать, Борис Семенович, — говорит сапёр. — Заряд не критический. По идее, ваш доспех выдержит.

— По идее?! — вскидывается боярин. — Это вы так в Офицерском училище отвечаете? Выдержит или нет?!

— Мы… предполагаем, что да, — честно признаётся сапёр. — Вероятность около семидесяти процентов. Мы ведь даже не можем толком мину разглядеть под вашей задницей. Не знаем, с чем конкретно столкнулись.

Мстиславский стискивает зубы.

В голове проносится: вот и поиздевался над Данилой. Мину хотел ему заложить — а теперь бы не оставить ещё одну прямо на кресле.

— Вам нужно торопиться, Борис Семенович — добавляет второй сапёр. — Доспех не вечен. Вы же тратите силы на его поддержание. Чем дольше сидите — тем он тоньше. Лучше уже сразу встать.

Мстиславский дышит, как бык перед боем. И всё-таки — встаёт. Щёлк. Ничего. Тишина.

Сапёры бросаются к креслу. Один заглядывает под него — и замирает.

— Кто-то убрал заряд, — говорит он.

— Постой… — прищуривается второй. — Постойте-ка! Это же наша мина. Та самая, которая исчезла из походного арсенала. Мы её как раз к трубе собирались нести…

И тут снова щёлк.

Из-под кресла начинает валить густой газ. Зеленовато-серый, с мерзким сладковатым запахом.

— Это же… — морщится Мстиславский. — Это же вонь уисосиков! Прочь отсюда!!

Все вылетают из кабинета в коридор, захлопывая дверь. Хватаются за стены, кашляют, кто-то ругается на «альвийском», образно выражаясь.

Мстиславский, красный, как отварной рак, утирает пот.

— Отмените всё! Всю операцию «Труба» — к чёрту! — сипит он. — Альвов, гулей, вообще всё! Данилу не трогаем! Может, и нас тогда пронесет!

Боярин тяжело оседает на пол.

Вернулся я из Стремено усталым, но довольным.

К счастью, Мстиславский передумал устраивать диверсию. К счастью для него, конечно.

Видимо, мина под собственной задницей вразумляет куда эффективнее, чем любая политическая этика и муки совести вместе взятые. Хороший урок — прямо под копчиком. Надолго запомнится.

По прибытии решаю сразу заглянуть к Золотому — проверить, как он там, на диетическом пайке. Ну и, конечно, всё предсказуемо: нарушил. И дня не выдержал. Это распознать легко — подключаешься к легионеру-геноманту, касаешься чешуи, запускаешь сканирование.

— Слушай, — говорю, глядя в подозрительно невинную желточешуйчатую морду, — ты когда успел сожрать овцу?

— А что мне оставалось, человек? — удивляется Золотой. — Она бродила по лесу, бедная, заблудившаяся, блеяла, страдала. Умоляла прекратить мучения. Ну я её и хрум. Она, можно сказать, сама в пасть просилась. Я же не живодер какой-то! У меня сердце тоже есть!

— Пока не сядешь на диету — никакого тебе Одарения, сердобольный, — отрезаю. — Рыба и птица. Без вариантов. Сколько можно повторять: ты не печь, чтобы туда всё подряд кидать.

Он страдальчески вздыхает, словно я только что отрубил ему хвост и выкинул его на вегетарианский фестиваль. Театральная трагедия с элементами бульвара.

Я оставляю желточешуйчатого переваривать мораль, а сам направляюсь к Камилле. Брюнетка уже ждёт. Собранная, даже успел макияж обновить, вся такая изящная.

— Ну что, полетели в Москву? — говорю, глядя на Камилу. — Пусть Золотой пока привыкает к диете. До Одарения он ещё не дорос. Проверим через неделю — глядишь, станет посговорчивее.

— Да, Даня. Скоро и Лакомка с Леной и Светой подтянутся — банкет у Паскевичей уже на горизонте.

Да и вообще — пора в столицу. Сидеть в Москве сейчас куда перспективнее, чем торчать в глубинке. Жёнам, наверняка, тоже интереснее в Первопрестольной. Хотя у Лакомки, конечно, задача по реабилитации альвов, но с её хваткой она и удалённо справится.

Достаю портальную статуэтку — и активирую переход.

Формально, для остальных — у нас якобы рейс вместе с Лакомкой и младшими жёнами. На деле — телепорт сразу в усадьбу, прыжком сквозь ткань пространства. Не люблю я самолёты — есть же порталы. Вжух — и мы материализуемся прямо в гостиной.

А там — Гепара: в платке, в резиновых перчатках, с губкой в одной руке. Она замирает на месте, взгляд — испуганный, будто мы застукали её за чем-то ужасно интимным.

— Ой, Данила Степанович! А мы с прислугой как раз убираемся к вашему приезду! — выдыхает мутанка, смущённо прижимая тряпку к груди. Щёки пунцовые, уши горят, вся раскраснелась.