— Если народ так соскучился по сильной руке, то дискредитация императорской семьи тем более не самый лучший ход.

— А почему сильная рука должна быть обязательно императорской? — спросил Сибирский князь и неприятно ухмыльнулся. — Это вполне может быть рука президента или даже диктатора. Важно, чтобы она действительно была сильной.

— И о чьей же руке вы говорите, Илья Николаевич? — поинтересовался глава Временного правительство и посмотрел Сибирскому князю прямо в глаза.

— Всё обсуждаемо, Борис Николаевич, — ответил тот. — Всё обсуждаемо.

Когда я вошёл в кабинет к Соболеву, тот просматривал какие-то бумаги. Завидев меня, он их отложил, улыбнулся и произнёс:

— Здравствуй, Игорь! Спасибо, что выкроил время заехать. Присаживайся!

— Добрый день, Родион Савельевич, — сказал я, проходя и садясь за стол. — Что-то случилось?

В принципе спокойный и даже какой-то довольный вид хозяина Московского Промышленного банка меня уже немного успокоил, но для чего-то же он меня позвал.

— Ничего не случилось, — ответил тем временем отец Орешкина. — Пока ничего. И очень хотелось бы, чтобы и дальше так было. Поэтому и хочу попросить у тебя помощи.

— Вы о чём? — спросил я, совсем уже не понимая, к чему клонит Соболев.

— Не о чём, а о ком, — ответил тот. — О Григории.

Я чуть было на автомате опять не спросил, что случилось с Орешкиным, но удержался, дав его отцу договорить.

— Не могу сказать, что он совсем от рук отбился, — произнёс Родион Савельевич. — По возвращении из академии Гриша сильно изменился в лучшую сторону. Но опасения у меня его поведение вызывает. Ничего ему не интересно, ничего ему не нужно. Просто прожигает жизнь, и всё.

Вроде бы мне стоило расстроиться после этих слов, всё же о моём друге шла речь, но я так обрадовался, что наша встреча никак не связана с кредитом, что еле сдержался, чтобы вообще не расплыться в довольной улыбке.

Несмотря на то, что после звонка Соболева я принял решение, до встречи с ним не паниковать, полностью не волноваться не получилось. Оно и понятно: звонит человек, кредитующий твой завод, и заявляет, что ему нужно срочно с тобой поговорить и что разговор не телефонный. Тут, хочешь не хочешь, будешь переживать. Но теперь, после того, как я узнал причину встречи, меня отпустило.

— Вот и сейчас, — сокрушался тем временем отец Орешкина. — Третий день уже не могу его вызвонить. Выключил телефон засранец. Хорошо хоть домой вчера заезжал, да мне прислуга тут же отзвонилась, а то бы уже и не знал, что думать.

— Домой? — я искренне удивился. — А где он сейчас находится?

— Сейчас не знаю, но ночью был в Сен-Тропе, — Родион Савельевич усмехнулся и, заметив моё недоумение, пояснил: — У меня там дом. Гриша любит проводить зиму на Лазурном берегу.

Как же меня подмывало спросить, один Орешкин приезжал домой или с Владом. Но делать этого не стоило. В конце концов, если бы что-то произошло, Гриша бы мне позвонил. Раз он заезжал домой, то возможность сделать звонок у него явно была. А раз не позвонил, значит, всё нормально. Ну или относительно нормально. В любом случае ещё одна гора упала с моих плеч.

— Я ему уже чего только не предлагал, — продолжил сокрушаться Соболев. — И на развитие любого дела с нуля денег дать, и готовое купить — любое, какое захочет. Но ничего ему не интересно. Где-то я дал слабину в своё время, разбаловал, вот теперь и расхлёбываю. А ведь не маленький уже, пора бы чем-то заняться.

— Пора, — согласился я.

— И при этом у него такой хороший пример перед глазами. Я ему постоянно про тебя напоминаю. Ровняйся, говорю, на Игоря, смотри, какая у него хватка предпринимательская, как он развивается, как дела ведёт. Смотри, учись! А Гришка только кивает, соглашается, а потом во Францию улетает.

Родион Савельевич тяжело вздохнул и покачал головой — было видно, что ему тяжело об этом говорить. Тем не менее после небольшой паузы он продолжил:

— У меня к тебе просьба, Игорь. Поговори с ним, объясни балбесу, что нельзя так жизнь прожигать впустую. Тебя он послушает.

— Думаете, послушает?

— Ну если уж не тебя, то я не знаю, кого ещё. Меня он, конечно, любит и уважает, но я для него — старый пень, ни о чём, кроме денег, не думающий. Он считает, что я слишком много времени отдаю работе и что это не жизнь.

— Если бы вы не отдавали столько времени работе, то вряд ли, Гриша постоянно летал бы во Францию отдыхать, — заметил я. — Но я уверен, что он это понимает.

— А что толку? — Соболев вздохнул и с надеждой посмотрел на меня: — Поговоришь с ним?

— Поговорить не проблема, — ответил я. — Конечно, поговорю. Но мне кажется, разговор должен быть предметным, а не просто: Гриша, возьмись за ум. Надо говорить о каком-то конкретном деле.

— Я рад, что ты это понимаешь. И в этом вопросе я тоже рассчитываю на твою помощь.