В итоге такси приезжает почти через полтора часа. За это время я успеваю настолько замерзнуть, что не чувствую ног, а губы кажутся такими холодными, будто льдинки. Усаживаюсь в прогретый салон, водитель, молодой парень, так еще многозначительно поглядывает, что становится не по себе.

– У вас… все нормально? – внезапно уточняет он.

– Да, – киваю и отворачиваюсь к окну.

Пока едем, успеваю согреться, а как только снова оказываюсь на улице, опять мороз пробивает. Скрещиваю руки на груди и почти бегу по тропинке, ведущей в особняк. Распахиваю дверь и, наконец-то, выдыхаю. Правда мое облегчение длится несколько секунд.

– Где ты была? – раздается недовольный голос Гордеева, словно гром среди ясного неба. Поднимаю голову и почему-то не могу выдавить из себя ни слова. Глеб в домашних спортивках и серой майке стоит, привалившись плечом к стене. А потом он вдруг подходит ко мне, но не сильно близко, оставляет между нами небольшое расстояние, и смотрит так внимательно, изучающе. Глаза у него как угольки, полыхают, с явным раздражением, и в целом сам он будто окаменел, совсем не похож на себя обычного. С одной стороны, мне становится неловко, что Гордеев пристально разглядывает меня, с другой - раздражаюсь. Зачем так смотреть, когда у тебя есть девушка?

– Неважно, – бурчу и уже собираюсь обойти его, как он резко хватает меня за запястье и разворачивает к себе.

Время будто кто-то ставит на паузу. Взгляд Глеба проникает в самую душу, заставляет там одну за другой загораться погасшие звезды. И если бы можно было описать воздух вокруг нас, я бы назвала его насыщенно красным, который искрит от перепадов напряжения между нами двумя.

– В чем дело? – одергиваю руку, но Гордеев не отпускает. На его скулах играют желваки. И чего он, собственно, злиться? Что опять не так?

– Пропускаешь тренировки? – эта фраза, словно огненная стрела, поражает мое израненное сердце. Ведь я реально пропускаю их. Потому что проигравшим не нужны тренировки, они уже за бортом, но Глебу это знать не обязательно.

– Тебя забыла спросить, чем мне заниматься, – снова дергаю руку, в этот раз сильнее. А он, будто хищник, лишь крепче сжимает мое запястье.

– То есть какое-то ходячее дерьмо важнее дела, которому ты посвятила, целую жизнь? – он не кричит, но тон голоса такой, что у меня на короткое мгновение пропадает дар речи. Но это лишь на мгновение, потом я сразу прихожу в себя и взрываюсь на эмоции.

– Что ты несешь, Гордеев?

Вместо ответа он вдруг поддается мне навстречу, останавливаясь буквально в сантиметре от моих губ. И проклятые бабочки в животе реагируют на эту близости: руки становятся влажными, я почему-то перестаю дергаться, в целом, теперь его присутствие не давит, скорее, вызывает приятные мурашки. А еще ощущение такое, словно Глеб прямо сейчас кинется на меня с поцелуями. Жадными. Напористыми. От которых потом будут гореть губы. Однако он медлит, и я успеваю напомнить себе, что у него на минутку девушка. И вообще никакой симпатии у меня к нему быть не может. Мы – враги. Он уничтожал мою жизнь. Дарил чертовы черные розы после выступлений. Издевался надо мной. Радовался, когда я повредила ногу. О какой симпатии может вообще идти речь?

– Развлеклась? – горячее дыхание обжигает кожу моих губ, и мне хочется прикусить их, однако вместо этого я делаю шаг навстречу, словно маленькая бунтарка, и почти касаюсь его губ. Между нами проклятые миллиметры и незаметные, зато вполне ощутимые микровзрывы. По крайней мере, я их точно чувствую. Бах. Бах. Бах. А может это мое предательское сердце екает.

– Да, – шепчу, неотрывно смотря в глаза цвета бушующего моря.

– Серьезно? – его дыхание вдруг становится сбивчивым, будто Гордеев волнуется или пытается удержаться от каких-то действий, которые рвутся наружу. И хватка у него становится не такой сильной, как буквально пару секунд назад. Взгляд у него меняется, теперь он более мягкий, будто под дурманом каким-то. Поэтому я предпринимаю попытку и в этот раз освобождаюсь.

Обхожу дугой Глеба, ненароком задев плечом. Наши пальцы тоже случайным образом задевают друг друга, и меня прошибает от этого короткого соприкосновения. Настоящий разряд дефибриллятора. И каждый сантиметр тела пробивает от чего-то невероятного. Меня бесит это чувство. Бесит с детства. И я, черт возьми, не понимаю его, вернее, отказываюсь понимать.

Глеб поворачивает голову, мы пересекаемся взглядами. Его до боли знакомый: “Как ты меня достала, Дашка. Когда ты уже исчезнешь”. И мне вдруг так хочется закричать на весь огромный и пустой холл: “Сегодня со мной приключилась беда. Я нуждалась в помощи. Ты, наверное, был бы рад, если бы я там сгинула”. От этих мыслей к глазам подкатывают слезы, и я отворачиваюсь первой, чтобы не показать, как мне безумно обидно и в то же время одиноко.

Ведь у меня никого нет… И кажется, что это состояние будет со мной вечно.

Вздернув подбородок, начинаю отдаляться. В ушах звучит оглушительный бой сердца, колени немного дрожат, а слезы-предатели пытаются всеми силами скатиться по холодным щекам. Но я сильная, поэтому не позволяю себе упасть.

– Дашка, – неожиданно зовет Гордеев. Не оглядываюсь. И без его язвительности настроение на нуле.

– Даша! – повторяет Глеб. Я с вызовом поворачиваюсь, открываю рот и уже хочу отвесить ему порцию ругательств, вот только Гордеев опережает. – Лучше тебе держаться подальше от… – он замолкает, будто хотел назвать имя, но в итоге не решился и обезличил свою грубую реплику, – парней.