Крис поглядывает на меня, ожидая реакции. Тогда я подхватываю ее под локоть и тяну за собой, делая вид, что Артема не вижу. Правда, когда мы проходим мимо него, он едва слышно цокает, видимо злится, и тут же настигает меня. Хватает за руку, резко разворачивает и говорит безотказным тоном:

– Отойдем.

– Нет, – строго говорю, а сама зачем-то поглядываю на Гордеева. Выражение лица у него такое непроницаемое, холодное, хотя до этого было другим – более спокойным.

– Я виноват, – наседает Артем, тогда как слушать его мне совсем не хочется.

– У тебя с головой проблемы, – влезает Крис, и теперь уже она подхватывает меня за руку, уводя прочь. Мы идем быстро, не оглядываемся, но позади нас звучат тяжелые шаги, словно наваждение какое-то. Сворачиваем на одном повороте, затем на другом, и чудом нам навстречу идет куратор.

Кристина здоровается с Лидией, молодой брюнеткой, и начинает что-то активно у нее спрашивать. Я же боковым зрением замечаю, как Нестеров замедляется. Он выжидает минуты две-три, но видимо поняв, что в этом нет смысла, разочарованно уходит.

Слава богу… Интересно, он вообще оставит меня в покое или нет?!

На экономику в итоге приходим с опозданием. Педагог нам ничего не говорит, конечно, все-таки взрослые и отчитывать нас никто уже не будет, однако смотрит с явным недовольством.

– Надеюсь, на зачете это не отразится, – шепчет Крис, наклонившись ко мне.

– Я тоже.

– Этот твой Артем… у меня аж мороз по коже. Слушай, может в полицию на него заявить? – предлагает подруга. – Или… родителям пожаловаться? Папе, например.

Болезненный ком в горле не дает сделать глубокий вдох. Мне следует привыкнуть, что в жизни нужно рассчитывать только на себя, но почему-то каждый раз такие моменты остро режут по сердцу.

На реплику Ивлевой не отвечаю, делаю вид, что сконцентрировалась на лекции, а у самой в голове та еще каша. Снова почему-то мыслями возвращаюсь к балету, не сказать, что я особо скучаю по сцене, скорее, по ощущению нужности. Ведь пока я была там, парила словно лебедь и получала восторженные аплодисменты, все было другим. И цвета вокруг были другие. Я видела мир, будто радугу – разноцветным и ярким. Теперь же все кажется серым и блеклым. В том числе, я сама.

После пар мы с Крис прощаемся, мне надо идти на репетицию с Глебом, а ей в бассейн. Ивлева приобнимает меня и говорит настолько заботливо короткую реплику:

– Если что, звони! Я приду на помощь! – ее слова настолько греют душу, что я в ответ улыбаюсь.

Правда, приподнятое настроение длиться недолго. В актовом зале все снова портится из-за Глеба. Уже на входе вижу его с той блондинкой, они о чем-то говорят, потом незнакомка психует и, недовольно задрав носик, уходит. А когда проносится мимо меня, еще и плечом задевает, явно специально, я аж едва умудряюсь устоять на ногах. Оглядываюсь на нее и получаю ядовитое:

– Что надо?

Правда, ответа моего она не ждет, хмыкает и с грохотом хлопает дверью, покидая аудиторию. Интересно, что между ними произошло? С другой стороны, мне нет дела до этого павлина.

Скидываю рюкзак с плеч, вытаскиваю чешки, чтобы было удобнее танцевать, надеваю их и поднимаюсь на сцену. Президента студсовета еще нет, зато есть возможность осмотреться, надо бы размяться, но в присутствии одного Гордеева не хочется как-то. Да и в целом, переодеться в лосины неплохо, только где – вопрос.

– Артемка, я смотрю, никак не отлипнет от тебя, – язвит Глеб, затем еще так громко и с раздражением выдыхает, что мне кажется – он ревнует. Ну правда! Если ему все равно, чего привязался к этому Артему? С другой стороны, странно, что Глеб вообще может подобное испытывать ко мне. Глупость какая-то.

– Как и от тебя твоя… как ее кстати?

– Нина, – отвечает он без особого энтузиазма и тоже поднимается на сцену.

Мы стоим с ним с разных сторон, собственно, как и в жизни – между нами огромная пропасть. Ни семья, ни друзья и даже ни товарищи. Я не знаю, как нас описать.

– Скажи честно, зачем тебе это? – скрещиваю руки на груди и смотрю на него, ожидая услышать если не правду, то хотя бы что-то приближенное.

– Что это?

– Танец. Ты ведь ненавидишь сцену, – после этой реплики выражение лица Гордеева меняется, становится более жестким. Он будто вспоминает то, о чем мечтает навсегда забыть, будто этот кадр прошлого его коробит, как старая гниющая рана.

– Арс попросил, – Глеб отворачивается, затем подходит к краю сцены и садится на нее, свесив ноги.