— Она пусть как-нибудь сама. Большая девочка. А мне сюда нужно.

Проклиная гребаные колготки, поглаживаю все ритмичнее. Трахаю свою Зефирку как последний монах. Не касаясь голой кожи, без члена в этой восхитительной глубине. Быстро и целомудренно.

— Умоляю, нет… — Жрицу колотит все сильнее. На лице мука. Влажные соски блестят как два леденца.

— Не останавливаться, ты имела в виду? — хриплю на ухо, прикусывая мочку.

И еле держусь.

У самого в штанах пыточная. Член адским огнем горит от желания трахаться. Яйца выкручивает так, словно в тиски их засунул и закрутил до упора.

Какие мне двадцать минут? Ни хрена они не спасут! Тут надо драть от заката до рассвета. Вкалывать в поте лица. Вытрахивать из глупой женской головы все мысли о сопротивлении и о побегах. Приручать, чтобы сама подставлялась и отпускала себя… во все тяжкие.

— Объезжать тебя и объезжать. — Мажу языком по ушной раковине и двигаю ладонью еще быстрее.

— Сволочь! — сквозь зубы выталкивает жрица. — Га-ад! — стонет она. А уже в следующую секунду хватает меня за грудки и дергается всем телом.

— Хорошая девочка, — загибаясь от собственной боли, глажу ее по спине. Терпеливо жду, когда успокоится.

— Я теперь директрисе в глаза смотреть не смогу. — Моя размокшая Зефирка стирает со щек слезы и улыбается.

— А мне, значит, сможешь? — Кладу ее ладонь на ширинку.

— Тебе… — Машет своими красивыми ресницами.

— Завтра в восемь вечера. — До этого у меня был лишь один план: «Дожить до пятницы». А сейчас понимаю, что хочу большего.

— Что завтра в восемь вечера? — Розовый язычок быстро облизывает искусанные губы.

— Заеду за тобой. Будет с кем ребенка оставить?

— Это не приглашение на свидание. Совсем на него не похоже. — Взгляд жрицы становится серьезным. Будто и не кончала минуту назад от моих пальцев.

— А как пойдет, — решаю импровизировать до конца. — Адрес скинешь сообщением. Номер сейчас напишу. — Закрываю ее рот поцелуем.

А через минуту слышу в коридоре шаги приближающихся дам.

Алена

«Надо заканчивать наши спонтанные потрахушки с майором и переводить Пашу в другой сад», — с этой мудрой мыслью я шла на встречу с директором.

На тот момент, казалось, что другого выхода нет, и вообще пора вспоминать, что я приличная женщина. Внутренний голос даже не мяукал ничего против.

Но вот после собрания…

От мудрости и решительности — ни следа! Мне тяжело стоять на ногах. Трудно не краснеть рядом с расфуфыренной мамашей. И безумно стыдно перед директрисой.

Ума не приложу, как это смущение отражается на моем лице. Однако мамаша, кажется, счастлива.

— Милый, ты не перестарался? Она вся бледная, — дамочка с улыбкой от уха до уха так и льнет к майору.

— Нет. Нормально поговорили. — Переговорщик незаметно поправляет маяк в штанах.

— Надеюсь, сейчас вы поняли, что мы не шутим? — гордо вскинув подборок, скандалистка сверлит меня победным взглядом.

— Это было… — откашливаюсь. — Доходчиво.

— Если понадобится, я смогу повторить, — с готовностью чеканит майор.

— О нет! — Мечтаю добраться до туалета и избавиться от промокших насквозь трусов. — Я бы не хотела больше беспокоить Ангелину Павловну.

Отпечаток моей попы на гладкой лакированной поверхности стола лучше всяких слов рассказывает о трудностях недавнего разговора. К счастью, кроме меня его вроде бы никто не замечает.

— Тогда мы, в свою очередь, присмотрим за мальчиком. Исправим все, что нужно исправить. И социализируем всех, кого нужно социализировать, — расплывается в улыбке директриса.

Я с трудом понимаю, что означает последняя фраза. Но мамаша сияет. Папаша кивает. И я решаю не задавать никаких вопросов.

— Как собрание? — уже дома спрашивает меня соседка.

— Пока вроде пронесло. — Делаю глоток ромашкового чая.

— Удовлетворила ты эту кровопийцу-мамашку?

— Я… — закашливаюсь. — Мамашка осталась довольной, — хриплю, хлопая себя по груди. — Ни в какие социальные службы обращаться не будет.

— А папашка? — щурится Маша.