А, - сказал я, - прошедшее время весьма меня радует.

Вы можете быть вполне откровенны со мной, - сказала мадам Лесерф,деликатные дела мне по душе.

Я состою в родстве, - продолжал я, - с английским писателем Себастьяном Найтом, скончавшимся два месяца назад; я собираюсь написать его биографию. У него был близкий друг, женщина, с которой он познакомился в Блауберге, где провел несколько времени в двадцать девятом году. Я пытаюсь найти ее. Вот почти и все.

Quelle drфle d'histoire!
– воскликнула она.
– Какая забавная история! И что же вы хотите, чтобы она вам рассказала?

О, все, что ей будет угодно... Но должен ли я понимать... Вы хотите сказать, что мадам Граун и есть та самая женщина?

Весьма возможно, - сказала она, - хотя и не думаю, чтобы я когда-либо слышала от нее это имя... Как вы его назвали?

Себастьян Найт.

Нет. И все же это вполне возможно. Она всегда заводит друзей там, где ей случается жить. Il va sans dire, - прибавила она, - что вам следует поговорить с ней самой. О, я уверена, вы найдете ее очаровательной. Но что за странная история, - повторила она, с улыбкой глядя на меня.
– Почему вы должны писать о нем книгу, и как случилось, что вы не знаете имени женщины?

Себастьян Найт был довольно скрытен, - пояснил я.
– А письма этой женщины, хранившиеся у него... Видите ли, он пожелал, чтобы их уничтожили после его смерти.

Вот это правильно, - весело сказала она, - я очень его понимаю. Во что бы то ни стало сжигайте любовные письма. Прошлое превосходно горит. Хотите чашечку чаю?

Нет, - сказал я.
– Чего бы я хотел, так это узнать, когда я смогу увидеть мадам Граун.

Скоро, - сказала мадам Лесерф.
– Сейчас ее нет в Париже, но, думаю, завтра вы могли бы зайти снова. Да, полагаю, так будет вернее всего. Она может вернуться даже нынешней ночью.

Могу ли я просить вас, - сказал я, - побольше рассказать мне о ней?

Что же, это не трудно, - сказала мадам Лесерф.
– Она прекрасная певица, знаете, цыганские песни, в этом роде. Необычайно красива. Elle fait des passions. Я ужасно ее люблю и занимаю здесь комнату всякий раз, что попадаю в Париж. Кстати, вот ее фотография.

Медленно и бесшумно она пересекла толстый ковер гостиной и взяла большую обрамленную фотографию, стоявшую на пианино. С минуту я рассматривал полуотвернутое от меня удивительное лицо. Мягкая линия щек и уходящие вверх призрачные стрелы бровей показались мне очень русскими. Чуть отблескивало нижнее веко и полные, темные губы. Выражение лица представляло странную смесь мечтательности и коварства.

Да,- сказал я, - да...

Ну что, она?
– испытующе спросила мадам Лесерф.

Может быть, - ответил я.
– Мне очень не терпится встретиться с ней.

Я постараюсь сама все выяснить, - сказала мадам Лесерф с видом очаровательной заговорщицы.
– Потому что, знаете ли, я считаю, что куда честнее писать книгу о людях, которых знаешь, чем делать из них фарш и потом притворяться, что ты сам все это состряпал!

Я поблагодарил ее и попрощался на французский манер. Ладонь у нее была удивительно маленькая, и когда я неумышленно сжал ее слишком сильно, она поморщилась, потому что на среднем пальце у нее было большое, острое кольцо. Оно и меня немного поранило.

Завтра в это же время, - сказала она и мягко рассмеялась. Приятно спокойная дама со спокойными движениями.

Я все еще ничего не узнал, но чуял, что продвигаюсь успешно. Теперь оставалось успокоить душу касательно Лидии Богемски. Приехав по имевшемуся у меня адресу, я узнал от консьержа, что госпожа несколько месяцев как съехала. Он сказал, что она вроде бы обитает в отельчике насупротив. Там мне сообщили, что она выехала три недели назад и живет теперь на другом конце города. Я спросил у моего собеседника, как он полагает, русская ли она? Он ответил, что русская. "Привлекательная брюнетка?" - предположил я, прибегнув к старинной уловке Шерлока Хольмса. "Точно", - ответил он, слегка меня озадачив (правильный ответ: "О, нет, уродливая блондинка"). Полчаса спустя я входил в мрачного вида дом невдалеке от тюрьмы Санте. На мой звонок вышла толстая, немолодая женщина с волнистыми ярко-оранжевыми волосами, багровыми щеками и каким-то темным пухом над крашеной губой.

Могу я поговорить с мадемуазель Лидией Богемски? спросил я.

C'est moi, - отвечала она с жутким русским акцентом.

Так я сбегаю за вещами, - пробормотал я и поспешно покинул дом. Я порой думаю, что она, может быть, так и стоит в проеме двери.

Когда я назавтра опять пришел на квартиру мадам фон Граун, горничная провела меня в другую комнату - род будуара, изо всей силы старающегося выглядеть очаровательным. Еще накануне я заметил, как сильно натоплено в этой квартире, и поскольку погода на дворе стояла хотя и решительно сырая, но все же едва ли, что называется, зябкая, это буйство центрального отопления показалось мне отчасти преувеличенным. Ждать пришлось долго. На столике у стены валялось несколько состарившихся французских романов - все больше лауреаты литературных премий - и изрядно залистанный экземпляр "Сан-Микеле" доктора Акселя Мунте. Букет гвоздик помещался в стеснительной вазе. Были тут и разные безделушки, вероятно вполне изысканные и дорогие, но я всегда разделял почти болезненную неприязнь Себастьяна ко всему, сделанному из стекла или фарфора. Имелась, наконец, полированная якобы мебель, вмещавшая, это я сразу учуял, кошмар кошмаров: радиоприемник. В общем и целом, однако ж, Элен фон Граун представлялась особой "культурной и со вкусом".

Наконец дверь отворилась, и вступила бочком дама, виденная мной накануне, - говорю "бочком", потому что голова у нее была повернута вниз и назад, - она разговаривала, как обнаружилось, с одышливым, черным, лягушачьего вида бульдожком, которому, видимо, неохота было входить.

Помните о моем сапфире, - сказала она, подавая мне холодную ладошку. Она уселась на голубую софу и подтянула туда же тяжелехонького бульдога.

Viens, mon vieux, - задыхалась она, - viens. Он чахнет без Элен, сказала она, когда животина удобно устроилась между подушек.
– Вы знаете, просто беда, я надеялась, что она вернется сегодня утром, а она протелефонировала из Дижона и сказала, что не появится до субботы (а то был вторник). Мне ужасно жаль. Я не знала, как вас найти. Вы очень расстроены?
– и она взглянула на меня, положив подбородок на сложенные ладони и упершись в колени стесненными бархатом острыми локотками.