Приехали, дети. Елочка, гори!

Упали обороты остальных четырех, ну да, теперь им не хватает мощности… проклятье, еще и в заду печет. Какие шутки, натурально в кабине потеплело как не должно бы.

— Пожар, командир! АцэЭн нагадил, явыз улде! [42] — Амир старался говорить спокойно, — мне не добраться, но дымит вовсю. Командир…

— Ясно, — Черняков помедлил всего пару секунд, Василь представил, сколько всего он за пару секунд передумал и потерял, и его резануло вместо страха острой жалостью. — Василь, снижайся до трех тысяч. Яша, передавай «сос», сообщи про пакость пятого, ищем место для посадки, может придется. Семен, хоть где-то чтоб сесть и не угробиться в хлам.

Отвечая «принято» за остальными и переводя самолет в пологое планирование, Василь страха уже не испытывал — горькую досаду.

Они вошли в облачность, и на крыльях заблестела влага, минуты — и она станет гибельной ледяной броней.

Может, получится еще…

Хлопнуло что-то внизу, и рули стали тяжелее, теперь приходилось «держать в руках» огромный бомбардировщик.

Не получится. Рулевые тяги зацепило.

Дым лез все гуще.

— Готовься, работать нам обоим, — командир. — Триммеры?

— Не работают. Плевать, держим, — ответил Василь пересохшими губами.

— Острова под нами! — доложил Степан ровно, словно в учебном полете. Не видно в облаках ни черта. Стекла кабины мутно-белы, точно самолет игрушка в коробке с ватой.

Машина неуклонно теряла высоту.

— Вася, сливай бензин!

Всё.

Василь дернул несколько тумблеров, сливные краны исправно сработали, из-под крыльев понеслись шлейфы драгоценного топлива.

Всё.

Баки в брюхе не сольешь, не смогли оборудовать, он помнил. На воду? Махина если не разломится от удара, сразу уйдет в ледяную глубину.

Самолет затрясло, штурвал и педали стали тяжелыми, он еле удержал, ослабел со страху, заяц? Никак, никак не слушает.

— Помогай на рулях! — Черняков. Они вели самолет вдвоем, и все равно проигрывали. Правый ближний мотор сбавил обороты. Маслосистема? Очень может… там все связано… мотор смолк, пропеллер замер, лопасти торчат как рога. Василь добавил тяги оставшимся трем, прикидывая, когда кончатся и они. Давление масла: стрелки явственно подвинулись к нулям, гадство.

«Воробей» провалился сразу метров на сто, никак не получалось хотя бы вывести его в горизонтальный полет, тянуло и тянуло книзу… Ньютон, черти б тебя с твоим законом… на крыльях матово забелел ледок. О, это кстати, отсроченная, но верная гибель, если не выйти из облаков, а куда? Они до земли, похоже.

Яша уже должен передать… да еще примут ли… да кто и как будет искать. «Шаврушка» [43] из Тихой? Еще и сесть надо живыми — куда?

Сколько прошло?

Высотомер крутил стрелками как в ночном кошмаре.

Облака наконец-то разорвались, внизу, близко, так близко, мелькнули полосы и пятна, бурые скалы и белый снег.

Теперь самолет почти падал, оставляя пышный дымный хвост, словно подбитый в воздушном бою.

— Степан, вон из носа, назад! — рявкнул Черняков.

— Огонь в кабине, — крикнул кто-то, наверное, Амир.

Василь с командиром сумели поднять нос, выровнять воробья над узкой расщелиной, перетянуть острый даже с виду скальный гребень. Дальше понесся ледниковый уклон, торчащие темные каменные желваки.

Рули отказали.

Удар.

«Растут ли у покойников в гробу ногти и волосы?» — читал когда-то Данил умные научно-неаппетитные книги, где вампиров не бывает, просто ткани усыхают, вот вам и эффект. Открывают гроб, у графа борода и когти. Его, конечно, сразу колом. Упырь, рятуйте! Может, человек в летаргии. Палкой тыкать ума не надо.

У Данила росли. Медленно, много-много медленнее чем при жизни, но отросли явственно. То есть он не совсем покойник? Зомби? Даже в упыри не пускают, что делать.

Бриться он изрядно отвык, думал поначалу, не придется. Даша вчера укололась.

Готово. Он сполоснул гладкую прохладную кожу, накинул верную куртку, глянул еще раз на спящую подругу жизни, а теперь смерти, и вышел, осторожно защелкнув дверь.

Во дворе вскочил на мотоцикл, тронул клавишу старта, и надел черный с золотом шлем — попадаться работникам большой дороги и полосатой палки в нынешнем виде не стоило, хоть и с документами. «Зеро» прянул и понесся к Малой бухте, низко гудя и присвистывая охлаждением. Пляж галечный, но теперь-то что. Ноги не сотрешь.

Мотоцикл он оставил у парка, почти там, где когда-то ночью говорил с Майей. На берегу Данил поднялся на вытянутый в море бетонный язык пирса, за сломанным забором с ржавой табличкой «Прохода нет». Шершавый бетон в лужицах, ночью была гроза. Последняя в году, наверное. Жаль. Грозы Данил любил. Кстати, нечисти грозы положено бояться, и долго потом сидеть как мышкам на выставке кошек.

«Ну шарахни!» — непонятно кому сказал Данил. Не дождался. Не достоин.

Сбросил одежду и оглядел бледное свое бедное тело. Да ничего, примут за приезжего, эти купаются даже в конце осени. Понюхал прохладный соленый ветер, языком, когда-то проколотым цыганской иглой гробовщика, слизнул соленые брызги с губ, вытянул руки и прыгнул в воду.