Поземка цеплялась за огромные колеса шасси, когда они спустились из кабины и передали АНТа техникам, проверять и обслуживать, работы хватало всем, хотя лететь собирались только летом. Как Леваневский, но пораньше. Опоздал он со сборами, а там и погоду испортили метеорологи.

«Мы облакопрогонники» — подумал Василь, — «наше колдунство сильнее».

Вечером он получил почту. Письма тщательно проверяли, конечно, и правильно. Письмо от родных с милыми бестолковыми поклонами и от Майи — одна страница идеальным почерком. О себе она не писала, только «все в порядке», вспоминала их общие маленькие радости, беседы и нечастые споры, вроде бы дружеское письмо, без страстных признаний, но такое теплое между строк.

Полгода, срок немалый. Но отдыхать им не пришлось. Меховая одежда, палатка, надувная лодка, консервы, и многое другое, само собой, все осмотреть самим, проверить, испытать. Но кто-то суровый и разумный взялся и за самих облакопрогонников.

Пожилые кряжистые дядьки учили их ночью, под ветром, разжигать костер, ставить и утеплять снегом красную палатку, ходить на лыжах вокруг аэродрома, не валясь с ног после десятка километров. Летчики народ здоровый, но им пришлось солоно. В самодельном тире за столовой стреляли из карабинов и револьверов. И никто не отменял радиодела, навигации, тренировок на знание самолета, «мать ее матчасти», ну, Степан, конечно.

Но не жаловались, все помнили экипаж Леваневского.

Первые полеты на дальность полным составом начались в конце февраля, после дня Советской армии. Летали по кругу, беспосадочно, над Московской областью, испытывали спиртовые противообледенители винтов, связь, срабатывались в единый крылатый организм с машиной. Получалось все лучше, даже строгий, скупой на комплименты Черняков хвалил.

Таяние снега и звонкие капели Василь едва заметил, разве что легче запускались моторы, и колеса шасси теперь разбрызгивали грязь вместо снежной каши.

Все же система пятимоторства оказалась не такой и гениальной, на малой высоте АЦН-2, опытный агрегат центрального наддува, жрал много, любил гульнуть оборотами, а пользы не приносил. На высоте, в полете тоже запускать не дело, мерзлый, может не ожить. Но тут уж пока ничего лучше не было, отдельные высотные компрессоры для каждого мотора никак не вытанцовывались. Даже и Черняков признавал — моторы всегдашняя беда наших тяжелых самолетов. И у ДБ-А жаловались на двигатели, как бы не они погубили народ. Василь дымок у крыла не мог забыть.

Будем есть теми ложками что дали, не голодать же.

Все на свете проходит, и весна прошла. Отлет назначили на середину июня, не опоздать, ухватить погоду за хвост.

Василь плохо запомнил окончательные сборы, много суеты, надо было приглядеть, как грузят самолет, Черняков попросил. Опять же разобрать до ижицы маршрут, вычерченный Степаном. Над Архангельской областью, над ледяной голой Землей Франца-Иосифа, через полюс и до Фербэнкса, повторить оборвавшийся полет.

Ах, если бы просто и легко. Помахали ручкой, взлетели, сели, помахали ручкой… Работа моторов, забортная температура, бензин, масло и спирт в антиобледенителях, режимы и расход на разной высоте, погодные каверзы: со штурманом и механиком они сидели часами. Черняков тоже приходил, но у него и так не было минуты свободной, приходилось общаться с начальством, рулить и лавировать в потоках похлеще воздушных — бумажно-телефонных.

За неделю до Черняков сообщил им — с американцами вопрос улажен, все разрешения получены, в прессу не просочилось, и то хлеб, писаки у них ушлые. Президент США в курсе и желает удачи.

14 июня 1938 года, 8:30 утра. Ни музыки, ни толпы, ни высокого начальства. Ясное небо, зеленая трава и огромный темно-красный самолет.

И рядом с блестящим ЗИС-101 начальства- синяя открытая машина. Увидев ее, Василь сперва подумал, а точно ли проснулся утром. Но нет, ее фигура в том самом желтом платье, рыжие волосы распущены, идет к ним, неуклюжим, одетым в пока еще расстегнутые летные костюмы. Какой-то военный с голубыми петлицами, в немалых чинах, разрешающе кивнул ей и махнул рукой.

— Привет. Соскучился? Ну видишь, пришла проводить, — она легко коснулась губами его губ, не смущаясь нисколько. Завидуйте, почему нет.

— Как смогла-то? — вместо привета ляпнул он.

— Да вот… разрешили.

— Слушай, — Василь разволновался, хоть проснулся вполне собранным, — погоди, я ведь… когда вернусь (если — мелькнула мысль и спряталась) да кой ч… ты выходи за меня? Официально? Ты ведь свободна как птица? Да, и я тебя…

— А ты меня окольцевать решил? Сокол с кольцом — куда ты? Девушки не поймут.

— Да я серьезно, Майя, я с тобой…

— Вернись, главное. Там увидим. Вот, на память принесла.

Она взяла его руку вечно прохладными пальцами, заглянула в глаза вишневыми глазами, уже без улыбки. Показала серебряную зажигалку с гравированным крохотным Ут-2, запрокинутым в мертвой петле, и датой того авиапраздника. Щелчком сильного белого пальца с ненакрашенным ногтем добыла огонек:

— Вдруг пригодится? Прикурить американскому президенту?

Погасила и положила ему в нагрудный карман.