Она была босиком, и на ней был один из моих оверсайз свитеров, который сидел немного короче, чем на мне, учитывая её более высокий рост.

— Тыковка, — сказала она, и её голос звучал так, словно она не могла поверить, что я сейчас действительно перед ней стою.

Я улыбнулась, услышав прозвище, которым мама и папа окрестили меня с самого детства. В то время я ещё не была тем человеком, которым являюсь сейчас. Было горько, но в тоже время сладко, слышать, как она меня так называет. Это напомнило мне ту маленькую, невинную девочку, которой я была всего четыре месяца назад. Девушка, у которой не было проблем - которую мало заботило всё, что не приносило ей пользы. Дни, когда я выбегала из дома с большой сумкой наперевес, едва удерживая в руках большую стопку учебников, и мчалась в кампус колледжа. По пути я обычно встречалась с Рэйчел, мы заходили в местное кафе, где всегда покупали кофе и кекс - с этого начинался каждый наш учебный день.

Было чудом, что Сальваторе вообще выпустил меня из дома. Но я очень сильно умоляла, и он всё же уступил. Я был удивлена, потому что не думала, что он согласится. Возможно, он просто видел, в каком стрессовом состоянии я находилась, и решил, что визит к матери поднимет мне настроение.

Я оглядела себя. Чёрные леггинсы для йоги, и чёрный топ с длинными рукавами и вырезом, открывающим верхнюю часть моей груди. Сверху я накинула длинный серый кардиган. Я даже не удосужилась причесать волосы и просто нацепила кепку. На мне были тапочки, меня в целом мало заботил мой внешний вид в последнее время.

Я слабо улыбнулась матери, но, думаю, моё лицо всё равно больше было похоже на гримасу.

— Так ты собираешься меня впустить? — спросила я её.

Она бросила взгляд через моё плечо, где с десяток чёрных машин окружили улицу и целая орава охранников патрулировала двор.

— Ах, да, — она быстро отошла в сторону и впустила меня в дом.

Я повернулась к охраннику, который уже собирался последовать сразу за мной.

— В этом доме только две двери, и вы охраняете каждую из них. Со мной всё будет в порядке. Пожалуйста, дайте мне возможность побыть с моей матерью. Мне нужно поговорить с ней наедине.

Охранник окинул меня взглядом, лишённым каких-либо эмоций. Его губы сжались в тонкую линию и он, наконец, кивнул. Как только я зашла, а мама закрыла за мной дверь, меня окутал аромат благовоний.

Я вспомнила день, когда в последний раз приходила к ним на ужин. Я была весёлой и оживлённой, и изо всех сил пыталась не показывать свои настоящие чувства. В тот вечер мы все пытались сделать вид, что это обычная тихая семейная посиделка, а не ужин в компании человека, который разрушил наши жизни.

Но в данный момент я не хотела притворяться.

Я не чувствовала желания скрыть свои тревоги за улыбкой, не хотела притворяться сильной ради её спокойствия. Я не боялась, что она сломается, увидев, насколько растерянной и напуганной я была. Мне было необходимо разделить своё бремя с каждым живым существом, попадающимся мне на пути. Ведь этот груз был непомерно тяжёлым для моих маленьких плеч. В данный момент я была слаба, напугана и не знала, что делать дальше.

— Мам… — произнесла я напряжённым голосом, когда она бросилась ко мне и обняла так крепко, как будто она точно знала, что я собираюсь ей сказать.

Я могла бы провести вечность в её объятиях. Мой рай был прямо здесь, в её руках. Я чувствовала её дыхание на своей шее, чувствовала, что её сердце бьётся в такт моему собственному, а её волосы щекотали мне глаза и щёки. Я глубоко вздохнула, вдыхая её запах, который слишком напомнил мне о том, как же много времени прошло с тех пор, когда мы оставались только вдвоём.

Наконец она отпустила меня, и наши глаза встретились. В них не было слёз, в отличие от прошлого раза, но страдание, отпечатавшееся на наших лицах, состарило нас на несколько десятков лет. Я не думаю, что у кого-то из нас были силы плакать или слёз просто на просто уже не осталось.

— Я беременна, — вырвалось у меня. Мне нужно было так много сказать ей, так много, но вместо этого я решила рассказать ей самое важное. Сорвать пластырь одним резким движением.

Ей нужно было знать, что я ношу ребёнка Сальваторе.

Она понимающе кивнула.

— Бабушка сказала мне. Она сказала, что увидела в твоих глазах… — она сделала паузу, что бы сжать моё лицо в ладонях, — присутствие ещё одной души в твоём теле.

Конечно, она знала. Не было ничего, чего бы бабушка не знала.

— Я молилась, чтобы она ошибалась, но… мы все знаем, что она всегда права, — продолжила мама.

Я попыталась ободряюще улыбнуться, но мои губы сжались, и я посмотрела прямо на неё.

— Я даже больше не думаю, что сломлена. Просто уже не знаю, кто я, — сказала я, пытаясь найти утешение в тёплой материнской душе. — Я просто знаю, что… мне больно… — я не узнавала собственный голос.

Я не слышала себя, когда произносила эти слова. Я не узнала саму себя. Было такое ощущение, словно я слушаю речь незнакомца. Тон моего голоса стал грубее, доброта исчезла, мой голос был полон одиночества. Боже, мой голос звучал так… грустно.