Но только это подумал, слышу — шум впереди, крики, да гулко так, будто ход незаметно обратно к вокзалу привел. Замерли, прислушиваемся. А там рев стоит, галдеж многолюдный, да с матюгами!

Нет, думаю, не сегодня еще пришельцев повидать доведется. Свои во что-то вляпались, землянские. Что тут делать? На помощь бежать очертя голову боязно — как раз сам вляпаешься.

Тронул я Перебейноса за плечо.

— Пойдем-ка, Гриша, — шепчу, — глянем тихонько.

Остальным махнул, чтоб оставались на месте, пока не позову.

Двинулись мы с Гришкой чуть не ползком, без огня, на ощупь. Пока ползли, шум вроде униматься стал, а там и совсем смолк. Тихо, как в коробочке. Только не верю я в тишину. Молчат — ладно, но кто молчит? Почему? Ушел или, наоборот, затаился, новой поживы ждет? Того и гляди, в темноте упрешься носом прямо в лохмариное брюхо. До чего ж неуютно!

— Повидняло, — шепчет вдруг Гришка.

Вот человек! Говорит редко, но каждое слово — золото. Меня-то совсем было пробрало, чуть назад не поворотил от страха. А как он сказал, так и сам вижу — дальний отсвет стену лижет и путь во мраке проступает кое-как. Скоро ход царапухин кончился, вышли в громадную хоромину с колоннами. Поодаль на полу факел лежит, догорает, от него и свет. И никого. Что же за место такое? Никак не соображу. Подошел я, поднял факел, раздул поярче. Зал длинный, в темноту уходит. За колоннами, вдоль стен, широкие черные канавы, дна не видать. На стенах кое-где еще плитка держится, а по ней — буквы! «Р», «Е»… «О»…

Оглядываюсь на Перебейноса, а тому будто и не в диковинку.

— Метро, — говорит. — «Речной вокзал». Я отсюда с родителями на дачу ездил…

Вон чего вспомнил, хрен старый! Дачник выискался! Ты лучше скажи, кого тут только что грызли, да откуда нам самим беды ждать!

Однако же, оглядываясь по сторонам, и сам я припомнил, как бывал тут в давние времена. Да не один. По этим вот самым кубикам на полу наши ноги рядом шли. И опять я здесь. А ее уж полвека, как нет…

— Мужики! Сюда! — вдруг проскрипело из канавы.

Я так и подпрыгнул. Витька! Подбежали к краю платформы, заглянули — лежит между ржавыми рельсами, по рукам-ногам связанный, но живой, сучий хвост!

Вытащили мы его с Гришкой, развязали, согнули ноги, разогнули руки, помогли подняться. Шатается и даже пованивает неумеренно, но довольный, слезы рукавом утирает.

— Ну, рассказывай, — требую, — как дело было.

— Некогда вспоминать, мужики! — волнуется. — Надо нам этих обогнать, хоть подохнуть! Не успеем на Станцию раньше — все пропало!

— Да кого — этих-то? Кто они такие?

— А черт их знает, — отмахивается. — Деревенские какие-то. Тоже на Станцию идут, переправиться хотят. Но только знают они секрет. Станция-то, оказывается, работает впересменку. То наших туда запускает, то, наоборот, ихних оттуда. Не успеешь в свою смену — попрут навстречу лохмари, царапухи да косманы — подъедят с пуговками. Вот и торопятся мужики…

— А тебя зачем взяли? — спрашиваю.

Витьку перетряхнуло по плечам.

— Сначала убить хотели. Потом говорят, жить хочешь — беги с нами. Ну и побежал, куда деваться? До этого места своими ногами дошел. А тут вдруг заметили, что лохмарь за нами идет. Ну и решили откупиться подарочком…

— Эх, люди… — Гришка вздыхает.

— Ну, а спасся-то как? — спрашиваю.

Витька головой мотает.

— Сам не пойму. Лохмарь здоровый, ростом под потолок, глаза горят, как уголья… Я его сразу узнал — тот самый, что Федюню задрал. Подошел, обнюхал на мне зипун… Я уж и с белым светом попрощался…

— То-то я и чую. От зипуна твоим прощанием пахнет…

Витька все дрожь не уймет.

— И, верите ли? Отошел! Не тронул! Кинулся за мужиками, погнал их по тоннелю… — он уставился, прищурясь, в дальний конец зала. — Так они вжарили — хрен догонишь! А ведь Станция — как раз в той стороне! Айда, братцы!

И опять заторопился, будто припекло, подхватился и к лестнице наверх.

— По верху обгоним! Айда!

— Погоди ты, айда! — за рукав его хватаю. — Пока к ватаге вернемся, пока упряжки наладим, да бабы, да ребятишки…

— Какие бабы?! — вопит. — Какая ватага?! Упряжки ему! Ты понимаешь, дурень старый, о чем я толкую? Один шанс! У нас, троих! Больше ни у кого! Не успеем сейчас — пропадем вместе с ватагой! Думаете, Машина Пронькина поможет? Да она им на один зуб, лохмарям! О себе лучше подумай, дед, если надеешься Алёну свою увидеть!

Ну, тут я ему и отвесил. От души моей, сразу за всю ватагу, за баб, ребятишек и мужиков вместе с упряжками. И за себя. Полетел он обратно на рельсы, скорчился, лежит, носом хлюпает.

— Дурак ты, Витька, — говорю. — Зря мы тебя выручать пошли.

Поворачиваюсь к Перебейносу.

— Как думаешь, Гриша?

— Думаю, добавить надо, — отвечает.

Ну, душа-человек. Что ни слово, то золото…

Называется, значит, Машина. Поселковые ей такое прозвище дали. Не утруждая себя, что за Машина, потому как других машин никто, кроме стариков, отродясь не видал. А стари-ков-то в поселке — я да Гришка Перебейнос, остальных давно звери поели. Да и какие машины по нынешним временам? Бензину нет, а если бы и был, так на морозе, один хрен, ничего не заведешь — железо стынет, летом еще туда-сюда, а зимой крошится, как лёд. Однако же Прокентий Машину спроворил. Сама кругла да приземиста, ходит на людской тяге — двенадцать мужиков внутри прячутся, ногами толкают, а в разные стороны трубы торчат — еловыми кольями плюются. Вместо пороху — пар от котла, который тут же, в машине, топится. Хитро как-то Прокентий пар этот нагнетает до страшенного давления. Один раз напружную бочку разорвало, так думали, весь поселок с землею сравняет. Хорошо, что и так в землянках жили…