Удивлялись поначалу такой напасти, откуда, мол, неведомое зверье лезет? Только как зима прочно установилась, тогда и поняли, для чего нужны были все эти Станции и сама Чертова Звезда с хвостом. Это не на той планете для нас курорт устроили! Это на этой — для них! Как поперли лохмари, косманы, мехоеды, царапухи, рытвинники — и какой только твари не по паре, а то и по стае! Большие, маленькие, напористые, злобные, ненасытные. Сразу стало ясно, что мы для них никакие не жертвы стихии, и не спасать они нас явились. Мы для ихнего зверья — горячие блюда, и весь сказ. Ухватил, кого поближе, да и волоки на обед!

Одного только не пойму. Ведь на самой крайней полке не Федюня спал, а я. Как же так меня судьба миновала? Опять повезло.

Я молодой еще был, когда первый раз с лохмарем нос к носу встретился. Ну, как встретился? Валежник в лесу собирал, вязанки лыком обматывал. Вдруг как жахнуло по загривку — аж искры из глаз.

Очнулся, а меня кто-то за ногу волочит, мордой по снегу. От когтей следы до сих пор на ляжке остались. Подстерег меня лох-марь, да, видно, решил впрок заготовить, на месте не сожрал.

Только то и спасло. А второе мое счастье, что дед Касьян набрел на прикоп. Он тоже валежину в лесу собирал. Видит — струйка пара из сугроба тянется, смекнул, что к чему. У пришлой-то зверни пар из пасти не идет, больно кровь у ней холодна.

Уж как он, Касьян, меня до поселка пёр, не могу сказать, не знаю. Помню только, что снова мордой по снегу, ну да за это я на него не в обиде. Он же меня и выходил, не дал в горячке загнуться, отпоил травами. Природный был дед, не нам чета. До самой смерти в снегу рылся каждое лето, находил-таки целебные травки. А как начнет чего рассказывать — заслушаешься. Байки, сказки да присказки знал — и все с толком, все к случаю. Много чего я у деда Касьяна понабрался. Поселковые смеются, что я нынче и говорю, как он. Так что ж, годами-то я тоже теперь дед, кой-чему и сам научился за полвека зимования да бедования. А времена бывали — ох, лихие! Иной раз думалось — конец приходит поселку, изведут, твари.

А все-таки не поели до последнего. Хрен вам! Если бы не холода, мы бы еще посмотрели, за кем эта земля останется! Да вот беда — уж больно студено стало в последнее время. Значит, пора искать спасения. А где искать? Там, откуда беда пришла — больше-то негде. Сумасбродство, конечно, на верную смерть идем. Но ведь продержались как-то пятьдесят лет? На что-то дана человеку голова? У вас Станции-хренанции, ладно, зато у нас — Прокентий. И его Машина.

Окоренок Прокентия поравнялся с нами. Новый, на место Федюни, поезжачий, Санёк, кричал на собачек, вразумлял их остолом сбоку — чтоб не задирались с нашей упряжкой. Да только не особо его собачки слушались — не привыкли еще. Сам Прокентий ехал чуть не стоя — всматривался в дальние холмы.

— Ты когда думаешь Машину собирать? — спрашиваю.

— Как можно позже, — хмурится. — Тащить-то на себе придется.

— Как бы стаю не прозевать, — предупреждаю. — Налетят лохмари — гайки крутить некогда будет.

— Знаю, дед, знаю! — отмахивается. — Дай хоть в город въехать!

Приподнялся и я, гляжу из-под рукавицы.

— В город, говоришь? Ну так вот он тебе — город! Прокентий чуть с окоренка не слетел, так растаращился.

— Где город? Где?!

— А вон, видишь, полоса белесая над увалами?

— Ничего я не вижу, — ворчит. — Снег и снег…

Потом вдруг:

— А, нет! Вижу! И что это за полоса?

— А это, — говорю, — МКАД…

Привал решили сделать на Речном Вокзале. Обзор хороший — домов вокруг мало, и дровишками можно разжиться — когда-то парк тут был вдоль воды. С виду-то нынче что вокзал, что кинозал — сугроб-сугробом, шпиль в морозы рассыпался, звезда отвалилась. Но башенка еще торчит голым боком с-под снега. Кабы не в городе, так прямо царское место — заройся и живи. Но не дадут ведь, племя живоглотское!

Ладно, подошли мы вдвоем с Витькой-копейщиком бережно к вокзалу. Свежих следов вокруг не видать — и то хлеб. Полезли наверх. Намело так, что вроде не шибко круто лезть, однако запыхался я, как Савраска.

Тоже вот, деда Касьяна присказка — запыхался, мол, как Савраска. А что за Савраска — так я и не узнал у него. Собачья кличка, наверное. И ведь сучья ж натура! Ползешь, карабкаешься — вся спина мокрая, а ветерок наверху такой продирает, что зубы ломит. Вот и пойми, согрелся или замерз.

Взобрались, значит, к самой башне. Отгребли малость на балкончике, послушали у двери — не дверь, а название одно, две обгрызенные доски и жердина наискось. Внутри вроде тихо, но нынче уж меня тишиной не купишь. В поезде тоже тихо было, а что вышло?

Ну да нам внутрь лезть и не надо. Ватагу я под берег послал, пусть пока на льду перекантуются. Ничего, потерпят, нашему брату, зимогору, к стуже не привыкать. А собачек можно и в упряжке покормить, не откладывая. Только обзору такого со льда, конечно, не будет. Там хоть широко, а низко. Тушино видно, а Сокол — хрен.