Потому я и полез на башню, и Витьку взял. Глаза-то мои совсем не годящие, считай — полторы пары на двоих.

— Не туда смотришь, — в бок его пихаю. — Дорога нам звон куда! Гляди внимательно, да запоминай, чтобы потом не плутать.

Только вижу — не слушает он, щурится в ту сторону, откуда пришли.

— Чего это там? — бормочет. — Дед, ты глянь!

Вот недотыкомка! Да если бы я мог сам разглядеть, я бы тебя сюда и не гонял! Таращусь, перемаргиваюсь с глазу на глаз, а ни черта не разобрать. Точка какая-то там вдалеке, откуда наш след окореночный идет. Сослепу невесть что чудится. Будто… нет, и говорить не буду. Не выспался я прошлой ночью, вот и мерещится.

А этот долбень, как назло, молчит, как снегу в рот набрал. Иной раз помолчать надо, так его, бывает, не заткнешь.

— Да говори ж ты, асмодей! — ругаюсь. — Чего там? Знакомого приметил?

— Вроде того, — кивает. — Век бы его не видать…

Витьку я на горе оставил для догляда и свой зипун ему дал, чтоб не мерз, а сам скатился кубарем к нашим на лёд. Так и так, рассказываю. Вчерашний лохмарь за нами идет.

Прокентий хмурится, плашки от Машины на шпильку собирает.

— А с чего ты взял, что это вчерашний? — рассуждает. — Может, местный? Мало ли их тут, в городе? Станция близко.

Ну ты погляди на него! Сроду живого лохмаря не видал, а туда же, с охотником спорит!

— Ты, — говорю, — свое дело ведай, а в охотничье не встревай! Я хоть глазами слаб, а разбираюсь, поди, давно лохмарь по следу идет или только что учуял. Машину скоро соберешь?

Руками разводит.

— Только начал. Надо повозиться.

Вот то-то — повозиться! Предупреждал же — некогда будет гайки крутить!

Ладно. Кликнул я копейщиков, велел набрать дреколья в запас, отпрячь собак, которые позлее, и повел кругом вокзала назад по окореночному следу — в перехват зверя. Витька с горы семафорит, указует — совсем, мол, близко зверь, рукой подать, бери его в клешню, братва! Ишь, раздухарился, Чапаев! С верхотуры-то легко клешню показывать. Сколько тех клешней лохмарь пообкусывает, пока его копьями забьешь? Не знал бы я точно, что он один, разве отважился бы охоту без Машины начинать? Да и на одного бы не полез, когда б не нужда. Если можешь тихо от лохмаря свинтить — не раздумывай. Вот главная заповедь охотника.

Но сейчас деваться некуда. Подберется зверь к ватаге, кинется на баб с детишками — много ты с ним в толчее навоюешь? Потому идем навстречу.

— А ну, разберись в цепь! — командую. — И шуму побольше. Может, сам уйдет…

Мужики давай палками стучать, голосить, кто во что, а я громче всех — затянул старинную нашу песню охотного копейщика:

«Гоп-стоп, Сэмен, засунь ей под ребро!»

Ребята подхватили, раскатили в двадцать глоток, так что и страх прошел. Идем, как в атаку на пулемет.

И что ты думаешь? Помогло! Обогнули вокзал, смотрим — нет нигде лохмаря! Поле ровное, без бугорка, без колдобинки, только кленовые верхушки над сугробом торчат. Где же зверь?

Оглядываюсь на башенку, свищу Витьке — сверху-то небось виднее, куда лохмарь девался. Да где там! И маковки Витькиной не видать. Задубел, что ли, на ветру, уши греет?

— Вот он, след-то, — Леханя молодой показывает.

Смотрю — точно. Цепочка жиденькая тянется полем, еле-еле так по насту когтями царапнуто, а все-таки различимо. Лохмарь тут резко в сторону взял — должно, песню услыхал — и утащился куда-то в сторону холмов — домов бывших. Робеет, скотина! Не азартно ему в одиночку на артель переть.

— Пойдем за ним? — Леханя спрашивает.

Ну уж нет. Отогнали — и ладно. Подвиги нам сейчас ни к чему, вот будет Машина — тогда милости просим.

— А дед-то наш голосист, — Никитка Кочкин посмеивается. — Так песню орал, что и лохмарь испугался!

— Да, может, он старый дедов знакомый, — Леханя тоже скалится. — По голосу узнал, да и убрался от греха подальше!

Ржут. Как поняли, что не надо больше шеи под лохмариные когти подставлять, так, вишь, разобрало их. Бывает.

— Ну-ка, ты, прыткой, — Лехане говорю, — беги смени Витьку на башне! А то он примерз там, поди, задницей до кирпичей… Да гляди в оба, не в затишке хоронись! Прозеваешь зверя — шкуру спущу! Вояки, матерь вашу…

Полез Леханя на гору, а мы, остальные, тем же порядком назад двинулись, но — с оглядкой. Неспокойно что-то у меня на душе. Скорее бы уж Прокентий с Машиной заканчивал! Валить отсюда надо, пока беды не приключилось!

И как в воду глядел. Полдороги не прошли, вижу — несется Леханя во всю прыть с горы обратно, а в руках у него — прямо тошно мне стало — Витькина шапка!

Подбежал, задыхается, глаза дикие.

— Нету его там! — хрипит. — И дверь сломана…

Смолянкой много, конечно, не насветишь. Ступеньки кое-как видно — и скажи спасибо. Спускаемся друг за другом — я, следом Леханя, потом братья Кочкины — Данила с Никитой. Последним шаркает Гришка Перебейнос — старый хрен, вроде меня, но жилистый, а самое дорогое, что молчун. Сказано идти — идет. Скажут: стой — будет стоять. С умными советами не лезет. Умной тут уже есть один…