Кружатся с нарядными кавалерами и друг с дружкой девушки, иные еще в школьной форме, иные в праздничных, взрослых платьях.

Стрекочут кинокамеры. Сиренево клубятся лучи юпитеров, щелкают фотоаппараты. Потные корреспонденты задыхаются от обилия материала.

Танцуют в фойе и большом зале, до половины освобожденном от кресел. Оркестр помещается в глубине сцены.

Отечески поглядывает на веселую кутерьму представитель обкома партии Георгий Калоев. Инструктор ни на шаг не отходит от него.

Оркестр заиграл красивую и грустную мелодию.

Калоев подходит к нетанцующей молодежи и по-дирижерски вскидывает руки.

– Ну, хором... "Меж высоких хлебов...". Ребята нестройно запевают.

– Веселей!
– кричит Калоев.
– "Горе-горькое по свету шлялося...".

Поют ребята.

Калоев дирижирует хором. Песня явно не получается. Певцы все больше и больше скисают и наконец умолкают совсем

Оркестр, чтобы исправить положение, играет бурную плясовую.

На круг вышли всего две-три пары.

Большая группа молодежи - будущие студенты - столпилась в углу и о чем-то взволнованно переговаривается.

– Товарищи, на круг!
– кричит парень с красным бантом на рукаве, словно свадебный шафер.

Никто не откликается на призыв.

Калоев недовольно хмурит брови.

Парень с бантом бросается к "студентам", подхватывает Нюру Озеркову и начинает с ней отплясывать. Они не находят подражателей, да и сама Нюра, освободившись от кавалера, возвращается к товарищам.

– Маркин!
– окликает Калоев парня с бантом. Тот подходит.

– Что смолкнул веселья глас?
– шутливо, но с опасной ноткой спрашивает Калоев.

– Да беспокоятся они, что Трубникова нет, - смущенно говорит секретарь райкома комсомола Маркин.

Калоев надменно вскинул бровь.

– А представителя обкома партии им мало?

– Боятся - вдруг он справок не даст, а без справки никуда не сунешься.

– Передай им - справки будут!
– покраснел Калоев.
– Это я, Калоев, говорю!

– Да ведь они такие...
– мучительно мнется секретарь.
– Для них Трубников - закон... А он не пришел...

– Ну, так он придет!

Щеголеватые сапоги шагают по влажной после недавнего дождя земле, наступают в плоскую лужу, давя в ней отражение месяца, подымаются по ступенькам крыльца.

Трубниковская собака, такая злая в недалеком прошлом, подняла голову, раздумывая - вылезать ей из-под крыльца или нет, и, лениво зевнув, закрыла глаза.

Трубников сидел в носках на постели и читал какой-то журнал. Он, конечно, слышал, что кто-то вошел, но поднял голову, лишь когда Надежда Петровна окликнула его.

– Егор, к тебе пришли!

– Добрый вечер... Моя хозяйка, - представляет Трубников Надежду Петровну.

Та шагнула было к Калоеву, протянув дощечкой руку, но тот будто не заметил ее, и рука женщины опустилась.

– О твоем аморальном разложении мы поговорим в другом месте!
– с яростью бросает Калоев Трубникову.
– А сейчас кончай волынку, гражданин председатель!

– Я вроде еще не заключенный.
– Далекая усмешка тронула сухие губы Трубникова.

– Это я от многих слышал, - почти устало сказал Калоев.
– В общем, ты сейчас придешь, скажешь ребятам напутственное слово, а потом катись на все четыре стороны. У тебя в распоряжении десять минут.

Проходя мимо освещенной изнутри боковушки Кочеткова, Калоев вдруг свернул к ней и резко отдернул занавеску. Сидящий на койке Кочетков поднялся.

Несколько секунд Калоев молча сверлит его взглядом, задергивает занавеску и выходит.

– Давай ордена, мать!
– сказал Трубников Надежде Петровне.
– Сегодня надо быть во всем параде!

Меж тем "веселия глас" окончательно замолк в клубе. Даже оркестрантам надоело играть впустую, и они с унылым видом выливают слюни из труб.

Ребята шушукаются по углам

Вдоль стены прохаживается Калоев и инструктор. Калоев нервно поглядывает на часы.

– Совсем разложился... Удельный князь, многоженец!.. Как такого партия терпит?!

Но вот будто ветром разнеслось по клубу: "Трубников! Трубников!" - и весь народ хлынул в зал.

Калоев удовлетворенно улыбнулся - председатель был точен.

Вместе с инструктором по культуре Маркиным и другими официальными лицами Калоев занимает место на сцене, имея за спиной оркестр.