— Я когда-нибудь зашью тебе рот.

— А я передумаю и свалю домой, и взламывайте свою крепость сами. Посмотрю, поржу над вами.

Клыкастый убирает руку с моей, и через секунду его вес с меня пропадает, но порадоваться не успеваю: схватив меня за плечи, резко на спину переворачивает и нависает, спрашивая:

— А ты помогать собрался, а не просто рядом постоять?

— Да. Но вот в данную секунду близок к тому, чтобы передумать.

Он очень близко, и мы оба очень обнажены: одни трусы нас и разделяют, и то, я сквозь ткань своим возбуждением его чувствую . Кожа будто в десять раз чувствительнее стала, и от соприкосновения с ним по ней мурашки бегут. Клыкастый, видимо, заметив мое состояние, усмехается. Сука такая, своим членом о мой потирается. По мне судорога удовольствия проходит, и я, глаза прикрыв, теряю стон, в одеяло вцепившись.

Чувствую, как он ладонь на мою грудь кладе т, медленно вниз ведет, и я не знаю, как это работает, но все мое естество сейчас к нему тянется, будто яд, которым он меня пропитал, захватывает тело полностью и к своему хозяину магнитится. Каждое касание будто искрит, но это обман. Иллюзия чувств, которых мне так не хватало. Может, есть смысл насладиться искусственным, раз нет настоящего?..

Перехватываю его кисть, сжимая, и, глаза распахнув, в его смотрю, наблюдая за своим отражением в чужих, черных зрачках.

Не прерывая зрительного контакта, эта сука наклоняется и, пялясь в мои глаза, сосок облизывает, медленно, будто реакции моей ждет. Наслаждается, змееныш, чувствует, как меня это раздражает.

— Решил меня везде покусать? — спрашиваю, бровь поднимая.

— Звучит заманчиво. Я подумаю, — комментирует и резцами сосок прикусывает, отчего по мне очередная волна кайфа пробегает, и тело ему навстречу выгибается, под мой шумный выдох.

Я давно пришел к выводу, что секс — это не то, что в этой жизни может меня заинтересовать. Тела меняются, парни, девушки, мужчины, женщины… бабушек с дедушками вот только не было, но те мне эстетически не нравится . Меняться-то меняются, а сути от этого не прибавляется. Да, по первости кажется, что есть какая-то разница, но чем секса больше, тем лучше приходит понимание: затраченная энергия не стоит того результата. По факту, основное удовольствие приходит в секунды перед оргазмом, остальное так, заморочки. Так на фига упариваться, если того же оргазма можно рукой добиться? Секс как-то слишком переоценен.

Клыкастый, оставив в покое сосок, движется дальше, слюнявит полуукусами мой торс. Телу это, на удивление, нравится, только вот, как бы я ни пытался отключить мозг, чтобы просто, тупо кайфануть от происходящего, мысль о том, что все ненастоящее, дает происходяще му противный, пластмассовый привкус, как от дешевой подделки.

— Можешь так не стараться, — прерываю его попытки доставить удовольствие. — Стоящий член — не показатель интереса.

Если уж на то пошло, хуй у всех животных стоит, а сексом ради удовольствия только дельфины занимаются. Чувствую сейчас себя собакой, у которой гормоны бузят, а нахуй э то надо не понятно.

— Да уж. Искать интерес у безэмоционального существа, дело явно абсурдное.

Отрывается от меня и поднимается, а у меня наружу мысли так и рвутся. Не вижу смысла их сдерживать, поэтому спрашиваю:

— А тебе че, без допинга совсем никто-никто не дает?

— Доигрался, — рыкает и опять возле меня оказывается, хватая и из кровати выдергивая. Решил сожрать так, чтобы постельное не пачкать?

Странно, но страха нет. Хотя, по идее, должен быть, остался же у меня инстинкт самосохранения? Ха, если бы остался, хуй я бы в этом доме задержался — как появилась бы возможность, так бы домой и вернулся.

Зато вместо страха приходит холод, пронизывающий до костей. Он забирается под кожу, впиваясь иглами, а за ним приходят запахи соли и рыбы. Мы на берегу?

Пытаюсь рассмотреть хоть что-то, но из-за скорости и ветра я с трудом могу открыть глаза и все вокруг расплывается. Потому приходится прятать лицо на плече у клыкастого.

А спустя пяток минут чувствую — мы тормознули. Холод никуда не девается, как и ветер: он, кажется, так полюбил нас, что не оставит больше никогда. Когда свист ветра пропадает, я слышу шум волн, что, разгоняясь, разбиваются, орошая все вокруг брызгами.

Отстраняюсь от груди клыкастого, осматриваюсь , и первое, что я вижу — рассвет, что поднимается над океаном, окрашивая небо и воду оттенками розового. Мы стоим на склоне, возвышаясь над волнами метров на тридцать. В шаге от нас — обрыв, о скалистое начало которого и бьется океан, повторяя и повторяя бесполезную попытку убиться.

Боязнь высоты один из двух врожденных страхов человека. Второй — боязнь громких звуков, все остальное — приобретенное, зачастую наигранное, а вот высота — практически единственное доступное нам средство почувствовать первородный страх. Я умудрился привыкнуть и к нему.

А вот того, что клыкастый, шагнув к обрыву, вытянет руки вперед и отпустит меня, я готов не был.

В первые мгновения я даже не понял, что произошло, просто тепло от его тела вдруг пропало, а свист вернулся. Затем пришло ощущение полета, а за ним — резкий, выбивающий душу из тела страх. Из груди рвется крик, но захлебывается, я даже вздохнуть не могу, ужас накрывает быстрее, чем приближаются острые скалы.

Я успеваю почувствовать влагу от капель, что разлетаются от погибших волн, как вдруг чувствую болезненный толчок, и меня подхватывают, вверх утягивая.