— Горги, Горгульюшка, как твои дела? Хорошая, хорошая девочка. А смотри, что у меня есть. — Лукас открывает пакет — в комнате тут же начинает пахнуть фруктовой сладостью — и достает спелый плод инжира. Горги, которая, судя по напряженной позе, уже приготовилась рычать, замирает. Поворачивает голову, прищуривается, будто примеряясь. — Ага, твой любимый инжир, — удовлетворенно произносит Лукас. Достает из кармана перочинный ножик (я знала!), разрезает инжир на несколько кусочков, а затем дает мне. — Давай, подходи к клетке и попробуй угостить ее.

— А почему я? Это же ты собирался приучать Горги.

— Ты ее маг или я? — упирает руки в бока Лукас. — Тебе нужен фамильяр, который ко мне привык? Давай, вы должны подружиться. — Лукас подталкивает меня вперед.

Руки у него твердые, теплые.

— Горги, Горгульюшка, — копирую я интонации Лукаса и замолкаю, почему-то застеснявшись. — Хочешь, угощу тебя инжиром?

Я подношу кусочек фрукта к прутьям, медленно и осторожно открываю дверцу. Пахнет инжир так одуряющее сладко, медово, что у меня самой начинают течь слюнки. Горги перемещается к противоположному краю клетки и смотрит на меня настороженно, но хоть не орет. Я оглядываюсь на Лукаса.

— Подожди немного, — говорит он, скрестив руки. — Дай Горги подумать, насколько ты опасная. Ты же его из клетки вытаскивала? Силой?

— Ну… да. Надо же ее чистить как-то.

— Ну вот, схватила пару раз за крыло или за бок — и все, теперь придется доверие восстанавливать. Горгулий нельзя хватать, пока они не ручные. Да и потом тоже нельзя, если сами в руки не идут. Хотя о чем это я: с животными так вообще нельзя, их надо уважать, а не принуждать.

Пока мы разговариваем, Горги, переваливаясь с бока на бок, как недовольная бабка, отворачивается и начинает демонстративно лизать бок. Как мне кажется — исключительно чтобы продемонстрировать мне свое пренебрежение.

— Горгульюшка-а-а, — сладким голосом зову я.

Горги издает низкий клокочущее-рычащий звук, который можно было бы истолковать как невинно-удивленное «Что?»

— Ладно, хватит. Нет так нет, позже попробуем. Да куда, инжир с собой возьми! — восклицает Лукас, когда я уже собираюсь положить лакомство рядом с клеткой. — Вкусное — только от тебя. Горги нужно приучить к тому, что ты хорошая и безопасная. Для горгулий есть при ком-то или брать от кого-то еду — то еще испытание. Знаешь, как в том сборнике гравюр, сюжет про двух львов? Где они тихо-мирно перекусывали путешественниками, уснули, а потом из кустов выбежали еще путешественники, с боевыми артефактами, и один лев говорит второму: «Говорил же, надо было всю еду сразу забирать, а ты — на завтра оставим, на завтра…»

— Чего? — я подозрительно кошусь на Лукаса. — Ты не употреблял ничего, точно? Зелий там волшебных, нет?

— Да ладно, — глаза Лукаса становятся похожи на два блюдца, на его лице появляется такое пораженное недоверие, как будто я заявила, что верю в то, что земля круглая. — Да ты шутишь. «Гравюры Хорарта». Каждый месяц выходит выпуск. Нет? — Рот Лукаса принимает форму буквы «О», когда я качаю головой. — Серьезно? А вот это: «Зашли три ведьмы в бар, а им говорят: "Уборка у нас по средам"»? Нет? А «Как василиск Медузу Горгону на свидание водил»? Ты не видела?! Как?! А как же: «И все бы хорошо, но в нумерах они решили снять очки»?

— О, а вот это я знаю! — радуюсь я. — Так мои коллеги шутят, когда все по левой ноге идет.

— Коллеги?! — Лукас театрально возводит руки к небу, и я неожиданно для самой себя смеюсь. — Ей коллеги такое говорят! Горги, ты слышала?

— Пигалица, — уверенно откликается Горги, не оборачиваясь.

Чего-о-о?

— Пошли, — Лукас берет меня под руку и тянет меня к выходу. — Я должен показать тебе «Гравюры Хорарта», потому что мой долг — нести добро и просвещение.

— И просмотр «Гравюр Хорарта» к этому относится? — я против воли улыбаюсь.

— Да!

В результате мы решаем устроиться на диване в гостиной. Лукас на несколько минут отлучается к себе и возвращается с целой стопкой журналов, на обложках которых значится «Гравюры Хорарта», а еще, неожиданно, с коробкой мармелада, которую, как ни в чем не бывало, ставит на кофейный столик. Так что мне ничего не остается, как пойти на кухню и поставить на плиту турку. Через некоторое время комнату наполняет уютный аромат кофе и корицы, к которому прибавляется запах сладостей. Я ставлю на стол две чашки. В камине уютно трещит огонь, краем уха я слышу, как в соседней комнате шуршит в своей клетке Горги, устраиваясь на ночь.

Лукас, радостно мурлыча что-то себе под нос, роется в стопке журналов, выуживая по одному номеру и откладывая их в сторону. Он сидит близко ко мне, слишком близко. От его бедра, которое находится всего в паре сантиметров от моего, идет ровное тепло, и я вздыхаю, стараясь сидеть спокойно.

Первые несколько гравюр кажутся мне полной ерундой. Ну как, как можно смеяться над историей в картинках, где чумной доктор долго одевается, прихорашивается, начищает маску и ботинки, утюжит плащ, а затем отправляется в деревню, где вспыхнула чума, — только чтобы обнаружить там счастливого алхимика, который всех уже вылечил? «Опасайся прогресса», — гласит подпись внизу страницы, прямо под перекошенным от гнева и растерянности лицом доктора. Лукас смеется, зачитывая эти слова вслух, и я закатываю глаза, пытаясь спрятать улыбку. Уж очень заразительный у него смех.