Я мученически перелистываю еще несколько гравюр, но затем натыкаюсь на ту, которая заставляет и меня согнуться от хохота. На гравюре Лорнелло, один из великих художников древности, который не относился серьезно к своим картинам и больше всего на свете хотел прославиться тем, что изобретет летательный аппарат. Конечно, все получилось с точностью до наоборот: в веках имя Лорнелло живет благодаря его картинам, а вот изобретательские изыскания не увенчались успехом.

На гравюре он расписывает свой летательный аппарат цветами. «Ничего, и это запомните», — выведено аккуратными буквами над головой Лорнелло, чье нарисованное лицо имеет самое злорадное выражение.

— Ладно-ладно, хватит, — выдавливаю я, смеясь. — Ты был прав, вот эта действительно смешная. «Ничего, и это запомните», господи. А ведь и правда.

— Ведь запомнили же, — улыбается Лукас.

Летательные аппараты Лорнелло действительно выставлялись в музеях. В музеях искусства, а не технической истории, ведь они были расписаны рукой художника.

Мы листаем журналы, и я вынуждена признать, что некоторые гравюры смешные, хоть мне и не хочется говорить об этом Лукасу. Он ведь все еще мой гоблин-сосед.

Не зная моих мыслей, Лукас улыбается.

— Давай еще раз проведаем Горги.

Горгулья по-прежнему отказывается брать инжир из моих рук, но уже не убегает в другой конец клетки.

— Попробуй завтра еще несколько раз, — распоряжается Лукас. — Уже поздно…

Он смотрит в окно, и я тут же оборачиваюсь, скрестив руки.

— Ты что, хочешь слинять?! Не выйдет.

— В каком смысле? — лицо Лукаса удивленно вытягивается.

— Ты мучил меня «Гравюрами Хорарта», стыдил за то, что я плохо обращаюсь с Горги — и хочешь уйти теперь? Не выйдет. Моя очередь нести в массы свет.

— Опасайся прогресса, — горестно качает головой Лукас.

— Наука — свет, — тут же реагирует Горги, и у Лукаса отвисает челюсть.

— Ты знаешь, твоя горгулья действительно очень умная, — выдает он. — Даже по меркам фамильяров.

— Знаю, — самодовольно откликаюсь я.

Мне хочется произвести на Лукаса впечатление и, может, слегка порисоваться, а потому я достаю из шкатулки кристаллы — набор для воспроизведения синема — и триумфально смотрю на соседа, ожидая реакции. Тот закатывает глаза и улыбается.

— Да-да, у меня тоже такие есть. Жалко, что почти нет времени ими пользоваться. Включай уже.

— Конечно, и с горгульями ты умеешь обращаться, и кристаллы у тебя есть. Может, и домик на побережье? И бриллиантовый банковский счет в придачу? — ворчу я.

— Может быть.

Больше Лукас ничего не говорит, давая мне возможность установить основные кристаллы на столик и выбрать особый кристалл, на котором записан синема. Вообще-то такая покупка мне не по карману. Синемакристаллы для домашнего использования появились на рынке только год назад, и стоили столько, что я на эту сумму спокойно могла бы жить месяц, ни в чем себе не отказывая. Именно эти слова я повторяла себе, пока ноги несли меня в магазин бытовых артефактов, а потом губы будто сами собой просили продавщицу завернуть самый простой набор для воспроизведения и три кристалла с моими любимыми синема.

Но в конце концов я не жалела о покупке. С детства обожала синема, готова была смотреть один и тот же хоть десяток раз, если тетушка давала монетку на билет в синематеатр. А уж когда выходила новинка…

Наверное, стоит поставить сейчас что-то простое и легкое — из того, что может понравиться любителю «Гравюр Хорарта», то я почему-то выбираю фильм про Лорнелло. Хотя не совсем про него. Синема называется «Жанн», и снят он про женщину, которая этого чокнутого гения, одержимого полетами и ненавидящего рисование, любила. Если честно, я всегда думала, что в том, что раз за разом пересматриваю этот синема, не признаюсь никому, даже под пытками. Тем более малознакомому человеку. Тем более Лукасу. Истории про любовь моя слабость, хоть я и стесняюсь этого так, что предпочитаю никому не говорить.

Но, даже учитывая это, синема «Жанн» для меня особенный, и это почти не имеет отношения к актеру с невероятными карими глазами, который играет Лорнелло. Наверное, стоило все-таки включить что-то другое и не портить вечер. Я настраиваюсь на ехидные комментарии и шуточки про излишне экзальтированных и романтичных барышень, которые непременно последуют от любителя «Гравюр Хорарта» и гремящей на две квартиры музыки, но Лукас спокойно и внимательно смотрит на проекцию, которую отбрасывают кристаллы прямо в воздух и которая заслоняет собой половину комнаты, заставляя нас думать, будто мы оказались прямо в центре событий.

На удивление, он молчит и когда в кадре появляется заплаканная Жанн и говорит о любви так искренне, что это не может не вызвать неловкий смех у того, кто обожает этот фильм чуть меньше меня. Я скашиваю глаза: Лукас по-прежнему невозмутим. Одна сцена сменяет другую, и я незаметно для себя расслабляюсь, в очередной раз погружаясь в атмосферу старой столицы — такую, какой она осталась только в паре кварталов, где до сих пор целы построенные несколько столетий назад здания.

Конечно, этот синема не столько о безнадежной любви Жюли. Он о том, как озлобленный неудачами в изобретении летательного аппарата Лорнелло решил утереть нос хотя бы художникам, но не рассчитал сил и свел себя в могилу, отравившись испарениями свинцовой краски.