По деревенской улице, среди щербатых заборов и кирпичных домов двигалось очень необычное шествие. Я даже протёр глаза и ущипнул себя, чтобы убедиться — не сплю!

Не спал! И от этого стало только гаже…

Шествие молча шло от одного конца главной улицы до другого — нам навстречу. Только вовсе не с хлебом-солью двигалось это шествие, нет… В центре толпы поскрипывала телега, которую тянули запряжённая усталая лошадь и… привязанная обнажённая женщина, извалянная в дёгте и осыпанная куриными перьями.

Руки женщины были связаны за спиной, локти неестественно вывернуты так, что каждое движение явно отзывалось болью, но… На перепачканном женском лице боль не угадывалась. На некогда красивом личике теперь царило полное отупение и отсутствие какого-либо понимания — что с ней происходит.

Синяки и побои на теле проступали сквозь дёготь и перья. Раны и рассечения привлекали первых мух. Здоровенная зелёная муха неторопливо ползала по рассечению на бедре, которая сочилась сукровицей. Я сглотнул. Как же эта бедняжка до сих пор оставалась живой после таких издевательств?

На телеге стоял здоровенный русоволосый мужик в красной косоворотке, картузе с цветком и чёрных штанах. Этот мужик весело гикал, а потом стегал то лошадь, то женщину, подгоняя их и заставляя двигаться дальше.

— А ну, пошла, стерва! А ну, пошла, про…дь! Давай! Давай! Живее!

Мрачные жители деревни двигались рядом, молча наблюдая за дикостью происходящего. От очередного удара кнута глаза женщины обратились ко мне. Я вздрогнул — в них была пустота. Вообще ни одной эмоции, как будто всё выжгли удары по телу.

Кто это? Воровка? Детоубийца? Маньячка, убившая сотню с лишним человек?

Что же такого она сделала, что терпит подобное? Блин, и ведь остальные люди смотрят и ничего не делают. Как будто так и надо… Да какой бы она ни была убийцей, разве можно так обращаться с женщиной?

Её разбитые губы двинулись, и я смог прочитать, а не услышать:

— Не вино… ватая…

— А ну, стоять!!! — гаркнул я, что есть мочи. — Что у вас тут происходит?

Моё вмешательство заставило людей вздрогнуть. Мужик на телеге опустил поднятый кнут и уставился на меня исподлобья.

Женщина же встала, опустив голову. Дрожащие колени пытались согнуться, но она держалась из последних сил. Её шатало. Удивительно — как ещё на ногах держалась?

— Ты кто такой, барин? — спросил с телеги мужик. — Чаво мешаешь жену учить? Езжай себе мимо!

— Жену? — ахнула Тисвиса. — Так это твоя жена, злыдень ты махровый. И ты её так… И перед Эдгартом тоже… А ну, поклонись перед новым господином, молодым боярином Эдгартом Николаевичем Южским. Он приехал свои новые владения осмотреть, с людьми ознакомиться, а у вас тут такое… Вот, указ с императорской печатью.

В воздухе мелькнула бумага с приказом и подписью.

Деревенские поклонились в пояс, чуть кивнул и мужик на телеге. Женщина же продолжала стоять, опустив голову. Похоже, что сейчас её мысли были далеко-далеко. Уж не повредилась ли бедняжка разумом?

— Новый боярин? — вышел из толпы мужчина в зеленной рубахе и меховой безрукавке и ещё раз поклонился. — Здравы будете, боярин. Я местный староста, Микей Бурый. Вы уж не обессудьте, вашество, тут у нас наказание неверности происходит… Неприглядное дело, так сказать…

— Изменщиц учить надоть! Чтобы не смотрели налево, а токмо в дом и в семью пялились! — откликнулся мужик с телеги.

— Да ты охренел, пенёк стоеросовый! — тут же вылетела вперёд Чопля. — Тебя самого надо этой плетью изгваздать! А ну, держите меня семеро, а восьмой обмахивай полотенчиком!

— Женщину освободить, осмотреть и подлечить! — выдал я свой первый указ в новой деревне.

— Не лезь, барин, — нагло ответил мужик с телеги. — Так у нас было веками заведено — не след покон рушить! Покатала чужого мужика — своего мужа готовься катать!

— Это зверство! — сказала Марина и посмотрела на людей. — А вы, чего же на подобное смотрите?

— Так предки завещали, — ответил за всех староста Микей. — И против воли предков не попрёшь. Вон, даже её отец, кузнец Гаврила не вмешивается, поскольку — покон… Застукал их с полюбовником муж, вот и получается так…

Я посмотрел на могучего пожилого мужчину, на которого указывал староста. Богатырь, шире себя в плечах, в бороде только-только начала пробиваться седина, а стоял, опустив глаза точно так же, как его дочь. На рифлёной щеке была видна блестящая дорожка. Он украдкой вытер её.