Кто будет спорить, что АБП, как никто, умеет подбирать для трансляции наших эмоций самые уместные вокальные эквиваленты?

Я уже не помню, по какому поводу пришел к Андрюхе Малахову на съемку, но помню, что базар был про то, как тяжело живется на просвет какой-то Линдсей Лохан. Оказалось, что это американская кино-поп-звезда, которую следует любить, потому что ей тяжело живется. Когда ехал на эфир, по радио крутили: «Это завтра, а сегодня я его поцеловала…» и далее: «Я ведь тоже плохо кончу… Мало, Алла, Алла, мало…»

«Какая, нах…, лоханка, – подумал я, когда мне всучили микрофон, – когда у нас такая революционерка! Вызывающе самодостаточная притом». У лоханок тьма-тьмущая людишек, призванных придумать своей каракатице многосложную судьбу, у нас – АБП, которой придумывать ничего не надо: надо просто непросто жить.

Ее, раннюю, слушаешь, как на последний киносеанс ходишь, – вы мне эту метафору простите, потому что я имею в виду не дурака валять, но ходить, именно чтобы отвлечься и взлететь, чтобы кино про объятия было, чтобы набежала и отпустила грусть, а не чтобы она сама дала повод изрыгнуть на нее хулы ужасные, как тогда, когда с подхалимами спела чудовищную «Не имей сто рублей…». Нет, уж лучше, которые, якобы приближенными будучи, имитировали пение этой бестолочи – тем более тошнотной, что дидактической.

Вот и ведение концертов в ее исполнении – вызывающий анахронизм, но кто я такой, чтобы указывать ей, как их должно вести?! Вот режиссер она – другой коленкор, и даже в молчании слышит пульс мироздания. Ее «Рождественские встречи» принуждали льнуть к экранам, она причудливым образом женила блюз на цыганщине, держала за руку напыщенных рокеров, и даже светлой памяти от печали сгоревшей Натали Медведевой нашла место.

И собственные песни режиссировала тоже. Например, когда пела про «голубя сизокрылого», отпускала его, дурынду самовлюбленную, на все четыре стороны, а в конце вздыхала: «Лети, лети!» и тут же – «…не знает о расплате». Расплата меж тем неминуема!

30 альбомов вашего Кинчева не стоят одного «Осеннего поцелуя», потому что слушать альбомы КК – это удел тех, кому приятно смаковать свое экзистенциальное мировоззрение, а означенная песня для тех, кто плакать и умеет, и не стесняется.

Думаю, что АБП – человек в высшей степени рефлексирующий – из тех, что знают строки (и то, что за ними) «В осенний простор протрублю то, на что не хватило мне слов человеческой речи».

«Протрубит», обязана, про свое неуклюжее стремление стать бизнес-вумэн. Что заставило, к примеру, выпускать чипсы, обувь, еще какую-то дребедень? Не говорите ни слова про нужду, оставьте! Раз и навсегда заявляю аки знаток: все у них в порядке! Если уж мне, спасшему демографию на Руси, хватает – чего уж им-то стенать?!

Репутационная политика? Тогда – позорная, а если вы наберетесь наглости и скажете что-нибудь вроде: широкая натура, для нас старается, – я вас ударю.

Ее поле – песня, и пусть это поле возделывает, пусть даже повода не дает для догадок, что для нее важнее всего в жизни.

В забытой всеми феерической, тихой песне она спела: «Если спросит меня голос с небес…» – мол, кто более всех на Земле дороже, она ответствовала: «Дочка, мама, ты и я».

В этом месте, чтоб не запамятовать, восклицаю: лучший автор Пугачевой – Игорь Николаев. Он автор и упомянутой песни, в которой есть бьющие наповал, но почему-то самой АБП в ходе последующей жизни игнорируемые строчки: «Но с тобой мы знаем точный ответ – виноватых в том, что прожито, нет».

В таком признании определенно отвага: самый тон – взвешенный, покойный. Мы же филиппики швырять мастера – и вы, и я, да и она, судя по тому, что в квартете ингредиентов смысла жизни в ответе небесам самое зыбкое звено – «Ты».

Бросьте в меня булыжники, но не Галкин же под местоимением разумеется!

Был такой в мои студенческие времена журнал «Театральная жизнь» – уж не знаю, живой ли (судя по тому, какова она, эта жизнь, без кавычек, вряд ли). Вызывающе антисоветский, и антисоветскость его состояла в том, что он исповедовал и проповедовал – бестрепетно притом – культ отдельно взятого человека.

АБП опубликовала там эссе. Лучшее из того, что она писала. Могу, если она возразит, доказать, ибо, например, в журнале имени себя, недолго протянувшем, писала она, что ли, устало, а тут – плевок в рутину, проклятие и гимн одиночеству, огонь, радость, скорбь, секундная эйфория. Эссе было об артистической доле.

О себе.

Это было написано так беспощадно и сердечно, что я, хвастливый журфаковец, изумился, нет, был настигнут прострацией: вот как, оказывается, можно писать.

О себе, о мире – по-доброму и зло, высоким штилем и безмерно едко.

Я тогда неделю в хандре проходил. Нет, лгу. Просветленным, напротив. «Если у человека такой высокий уровень самоосмысления, – думал я, шатаясь по тифлисским улочкам, – понятно, почему страна прислушивается ко всякому его вздоху, а два 10-летия спустя другой титан самоедства, Гриша Лепс, решается на жест, который по охальности сродни покорению Эвереста без подготовки, – перепеть «Озеро надежды» (Игорь Николаев, само собой)».