Шрифт:
Его, режиссера, уверенность, что когда жарит солнце – это любви смысл, а когда темнеет – это предвестие эксцесса, даже не злит, а утомляет.
Как и его безудержная страсть к рапидам. Сколько я помню версию Акунина, там речь шла о печальном парубке, которого мысли о залпах войны делали потерянным, как Хаматову на Нике, а тут какой-то радостно-раздумчивый фигурант.
Я всю жизнь пасую при столкновении с химически чистыми гениями, резвыми, но милыми. Глядя на танцующего (танец, кстати, длится, как тайм матча Зенит – ЦСКА) Бондарчука, хочется воскликнуть чеховское: «За что мне это великолепие?!»
Что до сравнения Козловского с Б. Питтом… Фигуристо выражаясь, если Козловский – Брэд Питт, то Сергей Газаров – Джек Николсон, ну а я, знамо, – Чхартишвили.
Утро поэзии Ко Всемирному Дню Поэзии
Поэзию любит только тот, кто отличается полным достоинства жизнеприятием.
То есть я.
Поэзия помогает обрести твердую походку и внятную артикуляцию, быть сильным и честным; она нужна вечно балансирующим на грани морального и финансового дефолта пацанам и девахам; всем мазурикам и мамзелям, грезящим о получении патентов на звание порядочных парней и барышень соответственно.
Наша очевидная склонность режиссировать собственные страдания с годами все очевиднее же. Но ведь кроме бездны отчаяния поэзия концентрирует в себе и ощущения от мига на вершине, и обе эти «точки неспокойствия» резонируют в обоих случаях с твоими, а это и утешает, и радует. Больше того: мобилизует, осуществляет порыв к отрицанию дурного в себе.
Но все это не то, не те слова.
Потому что.
Определить, что она делает с нами, невозможно и с шестого раза, и с шестисотого. Наверное, гипотеза, что она переводит всё происходящее с нами в более высокий регистр, верна, сообщает значительный масштаб.
И тебе уже легче.
Качественный нарцисс
Я люблю (вот буквально: недели не проходит, чтобы я их не перечитывал) те стихи Евтушенко, которые суть мемориал мгновения, а таких стихов он написал очень много. Не дальше, чем вчера, я декламировал «Идут белые снеги» на музыкальном канале, где открыто кажут соития, и веснушчатая одиннадцатилетняя пигалица записала имя поэта в заветный блокнотик.
Мне близка даже его патологическая склонность структурировать каждый элемент своей жизни, зафиксировать каждую секунду, задокументировать каждый вздох.
Он умеет писать так, что от совпадающих ощущений становится душно («Старый друг», «Со мною вот что происходит…»).
В те годы, когда стихами он оккупировал Родину, он был самым светлым оккупантом, возведшим в ранг жизненной доктрины активную любовь ко Всему Сущему.
Но иные его стихи, чтение их – пытка. Например, «А, собственно, кто ты такая?!» Или агитки, отзывающие газетной краской. Или выводящие из себя отчеты о поездках по миру, якшании с президентами, поэтами, портовыми шлюхами. В течение одного стихотворения ЕЕ способен пережить озарение и шмякнуться в жижу непроходимой банальщины.
Но от его давних строчек про любовь многие его коллеги завистливо облизываются и по сию пору; он умел писать так, чтобы воображение воспламенялось в секунду.
До момента, пока не начинал рассказывать про бесконечных жен; рассказы, исполненные прямолинейного, как армейский мой старшина, нарциссизма.
Или недавнее стихотворение на смерть Вацлава Гавела, тоже превращенную в повод для солипсического монолога.
По части агиток большего мастера не то, что у нас – в мире не сыщешь. При его умениях, которых веер, такие прямолинейные стишки писать – ну, не знаю. Это как в воздушный мадригал вклеить марочку обесцененных словечек.
Но там, где важны мельчайшие детали, ЕЕ неизменно бесподобен. Ранний ЕЕ – изрядный сочинитель, тогда как его поздние писания обвисают дряблыми, старческими мышцами.
Он разом тончайший лирик и скуловоротный резонёр; иногда кажется, что он горячим дыханием стихов нежных способен растопить лед времени – что он медленно и неумолимо погружается в безумие.
…Но прочтите роман «Не умирай прежде смерти» – и Вы простите ему даже ячество и неискоренимую любовь к корневой рифме!
Любовь к нему не умрет прежде смерти. Эта любовь отпускает все грехи: Он сам этому учил.
Евтушенко. «На смерть Вацлава Гавела»
Теперь все не верят политикам на слово,
Не зная, что тайно у них на уме.
Но люди поверили в Гавела Вацлава,
Спасшего право на слово в тюрьме.
И рядом с примазавшимися нуворишами
К его могиле придут в этот день.
Тень Сахарова, что-то не договорившая.