— Все мы, работники нашего кафе, от директора до посудомоек… — начал он, но Стрекоза напомнила, что посудомоек в кафе нет, их не включили даже в штатное расписание:

— Мы ведь рассчитывали, милый Кашалот, что мыть посуду не потребуется, потому что посетители вылижут ее до блеска.

— Гости-вегетарианцы так и делают, — сообщил Рак. — Ну а хищники, как вы уже знаете, ничего не заказали.

— Так вот, все мы, от директора кафе до официанток, — начал снова Кашалот, — кровно заинтересованы в том, чтобы подобные записи — он потряс «Книгой отзывов яр и предложений» — остались лишь достоянием коапповской истории, которая, как известно, состоит не только из светлых страниц. А этого можно добиться единственным способом: трансформировать отпетых зоофагов в убежденных фитофагов! Такова наша первоочередная задача на текущий период, — задача, не скрою, архисложная!

Гепард, выразив искреннее восхищение ясностью и точностью формулировки и даже поаплодировав ей, счел полезным закрепить основную мысль в памяти слушателей с помощью тут же сочиненной песенки, которую он исполнил — опять-таки для лучшей запоминаемости — на известный «лагерный» мотив:

Однако Удильщик, дослушав песенку, твердо заявил, что мгновенно не получится, ибо такое и магам не под силу! Для вящей убедительности он предложил коапповцам-зоофагам вообразить, что они сами внезапно, без какой-либо психологической подготовки, превратились в фитофагов.

Отказаться от этого тяжкого испытания никто не решился из-за боязни быть обвиненным в малодушии.

Гепард пусть и с величайшим трудом, но всё же заставил себя нарисовать в воображении жуткую картину: вместо эскалопа из антилопы и прочих вкусных вещей он ест, превозмогая отвращение, рагу из овощей. Его передернуло…

Сова стала мысленно глотать вместо мыши кашу, а вместо жирной полевки — постную похлебку. По страдальческому выражению ее лица было видно, чего это ей стоило…

Стрекоза представила, как вместо мух жует мох, и несказанно удивилась, что замена одной-единственной буквы делает полноценную пищу совершенно несъедобной…

Птице-Секретарю очень явственно привидилось, как совсем рядом, на расстоянии вытянутой лапки застыли, словно дразнясь, аппетитные пресмыкающиеся — ящерица и змея. Секретарь КОАППа уже изготовилась схватить правой лапкой одну, а левой другую, как вдруг некий трубный глас прогремел повелительно откуда-то сверху:

Она в ужасе отпрянула — и наткнулась на куст, который, изогнув ветви, стал настойчиво совать ей в клюв какие-то зеленые стручки. «Коапп!» — жалобно крикнула птица-Секретарь, но никто её не услышал, — все были поглощены своими переживаниями. В том числе и председатель…

Кашалот внутренним взором как бы увидел себя со стороны. Вот он нырнул на двухкилометровую глубину и в царящем там вечном мраке нащупал лучом своего ультразвукового гидролокатора что-то длинное, круглое, змеящееся по дну и очень похожее на щупальце гигантского кальмара. Но он знает, что это не щупальце и даже не подводный кабель, который иные его сородичи принимают порой за вожделенное щупальце — с роковыми для себя последствиями; ему известно, что это громадная макаронина или спагетти, которую Кашалот во что бы то ни стало обязан скушать, дабы подать пример всем другим зоофагам. И он хватает ее и начинает заглатывать, а эта проклятая спагеттина какая-то бесконечная, она всё не кончается, и Кашалот трясет ее, желая разорвать, и запутывается в ней, и не может всплыть на поверхность, чтобы вдохнуть новую порцию воздуха… Очнувшись, председатель замотал головой, стряхивая наваждение.

А как же сам инициатор этого жестокого эксперимента? Удильщик испытал не менее сильное потрясение. Ему пригрезилось, что он в своей глубинке закинул по обыкновению подальше удочку с фонариком на конце, а когда почувствовал, что кто-то плывет к световой приманке, стал подтягивать ее всё ближе к пасти. Приблизившееся почти вплотную и тянущееся к свету существо — то ли рыба, то ли креветка, в кромешной тьме не разобрать, а свет фонарика слишком слаб, чтобы разглядеть подробности. Для креветки, пожалуй, добыча великовата — возможно, это лангуст… Объект ловли вдвое больше Удильщика, но это его не смущает, ибо желудок у него — понятие растяжимое, как и глотка с пищеводом. И вот он делает молниеносный бросок — и добыча уже в его пасти… И вдруг он почувствовал, что у существа какой-то непривычный и притом отвратительный вкус! Однако выплюнуть его невозможно, поскольку зубы Удильщика направлены так, что назад добыче ходу нет — только вперед, в желудок. А в довершение всего проглоченное существо неожиданно начинает петь ужасно противным голосом и с явной издёвкой:

Прошло несколько минут, пока Удильщик, пребывавший в неподвижности с раскрытой пастью и застывшей на физиономии гримасой отвращения, сообразил, что все эти ужасные ощущения — всего лишь плод самовнушения.

— Ну как, впечатляет? — обратился он к коллегам.

— Мда-а… что-то мы тут недоучли, — Кашалот задумчиво оглядел кафе, останавливая сочувственный взор на сидевших здесь и там с унылым видом зоофагах.

Они являли разительный контраст с фитофагами, которые оживленно переговаривались, весело уплетая кто второе, кто третье, а кто уже и четвертое блюдо — Мартышка едва успевала — их обслуживать.

Приняв очередной заказ, она побежала на этот раз не на кухню, не к буфету, не в кладовку, а к председательскому пню, где собрались коапповцы, и направилась прямиком к Стрекозе.