Шрифт:
— Придурок! Напугал меня! Идиот! Какого хрена ты здесь делаешь?
Хватаю полотенце, прикрываюсь. Антон просто стоит и смотрит, улыбается, скривив губы, в глазах блеск и похоть. Чешет пах, член торчит в брюках.
— Совсем дурак?! Пошел вон отсюда! Вон, я сказала!
— Если можно дяде, то можно и мне.
— Что? А ну, вон пошел! Вон, я сказала!
Кричу, хватаю все подряд со столешницы, кидаю в Антона. Не хватало еще завести личного маньяка в собственном доме.
Глава 20
Фингал под левым глазом и на скуле Антоши радовал.
Не то чтобы я была такая кровожадная или желала ему зла, но не нужно заходить без спроса ко мне в ванную, когда я там голая, и уж тем более не нужно пускать на меня слюни и демонстрировать стояк.
Извращенец.
На всей левой части лица был отек, парень жевал с трудом, а на завтраке, где на удивление собрались все домочадцы, царила гробовая тишина. Но она меня вполне устраивала. Почти поминки по моей гордости и целомудрию.
Не знаю, кто так постарался и разукрасил Антошу, вышел он из моей комнаты без увечий. Кинутые в его спину несколько предметов не считаются, но сама экзекуция осталась за кадром, а я бы хотела на нее посмотреть.
Нет, все-таки я кровожадная.
Мать за столом молчала, вяло ковырялась в тарелке, мучила салат и кусок огурца, даже не пила мартини и сок, нарушая традиции, не иначе как дождь пойдет в январе. Антоша несколько раз кидал на меня злобные взгляды, а мне хотелось показать ему средний палец.
На Дмитрия Германовича старалась не смотреть, но кожей чувствовала его внимание. Я все помню, что было вчера: свое наказание, свои эмоции, свое моральное падение и такие яркие чувства. Я хотела его, хотела большего — именно с ним, с этим загадочным и недоступным для меня мужчиной. Мне нравились его власть надо мной, его голос, то, что он говорил и делал, а главное — как.
Снова снились странные сны: я на каменной плите, обнаженная, но меня уже ничего не сковывает, я все делаю добровольно, смотрю на человека в маске, а потом размазываю по телу теплую кровь, которой он меня поливает.
Бред. Но такой красочный.
— Я уезжаю вечером на пару дней, надеюсь, ничего не случится за время моего отсутствия?
Слова пронеслись эхом по кухне. Все посмотрели на Горна, а он на меня. Эти слова были адресованы мне.
— Если кто-то хочет выйти, делает это в сопровождении Вальтера и придумывает вескую причину.
— Но, Дмитрий…
— Ты меня плохо расслышала, Инна? Это касается всех!
— Нет, хорошо, извини, дорогой.
Смотреть противно было, как мать унижается. Я бросила вилку, привлекая к себе внимание:
— А с какого это времени я должна у кого-то спрашивать разрешение, чтобы покинуть дом, и еще находиться в сопровождении? Я не пленница и не гостья, я здесь живу и могу уходить и приходить, когда хочу.
Федор сзади кашлянул, Горн медленно поднял на меня глаза, откинулся на спинку стула. У меня дыхание перехватило от одного взгляда, движения, от того, как он повел бровью и провел пальцами по щетине, показывая череп с огненными глазницами на кисти.
Он черт, дьявол, порок. Три в одном.
Моя душа уже горит в огне его порочного пламени, а я, вместо того чтобы бежать, добровольно прыгаю в его пекло. И меня не останавливает ничего — ни то, что он муж моей матери, ни то, что она — это заметно — влюблена в него и смотрит, как на божество, а Горн лишь позволяет быть рядом.
Меня ничего не останавливает, может быть, лишь крупицы совести, а вот его, если он захочет трахнуть меня прямо здесь, сейчас, на глазах у всех, на этом столе, не остановит ничто и никто.
— Затем, что, пока ты здесь, ты живешь по моим правилам, Виталина. Все живут так, и никто не жалуется, да, Инна?
Дмитрий демонстративно берет мать за руку, целует пальцы, смотрит на меня с хитрым прищуром. От этого по спине бежит ледяной пот, в груди колет, сжимаю брошенную недавно вилку до белых костяшек.
Что это? Ревность? Нет, это недопустимо.
— Да, милый, да. И не надо сопротивляться, Вита, Дмитрий знает, как лучше всем нам.
Он, что, мозги ей промыл?
— Даже как лучше для компании? Именно для этого он скупил через подставных лиц акции, и именно для того, чтобы заполучить ее полностью, я здесь.