– Опять литературу не читаем?! Сульфидин это. Запомнил?

– Так точно, сульфидин, производное сульфаниламида. Более эффективен против большинства бактерий, применяется при крупозной пневмонии, гоноррее… - старательно, как на экзамене, начал перечислять Семененко.

– Достаточно. Что-то вы все-таки помните.

Взгляд Астахова, брошенный на молодого помощника был понятен и без слов: “Учишь вас, учишь… Ну, я тебе покажу фармакопею!”. Знание французских названий новейших лекарств, разумеется, не входило в необходимый и даже желательный объем фармакологии, но Астахов рассуждал просто: “Я помню - значит, и они должны!”

Разговор перешел на отдельные случаи, описанные у французских коллег. Сравнивали со своим опытом, тут заспорили, особенно горячился старший врач второй бригады, травматолог с таким стажем, что рядом с ним Астахов сам выглядел студентом. Опомнились только, когда стенные часы, будто проснувшись, отбили половину первого. Время вышло, кому отбой, кому на смену заступать. Задержались только, чтобы расписание утрясти. Скоро будет готов первый, фронтовой выпуск сестер. Оля переживает больше всех - ее ученицы. От бессонницы она почти прозрачная, хотя и старается не подавать вида. Ее роль наставницы внезапно сделала старше. Уже и девчата стали по званию обращаться, когда на на службе, а старшие коллеги - и по отчеству. “Вы построже с моими девочками, Ольга Анатольевна,” - напутствует ее Колесник. Только Астахов по-прежнему зовет ее Оленькой.

Понемногу все потянулись к выходу. Кто-то позволил себе зевнуть, предвкушая хоть и короткий, но в тишине штолен спокойный сон, кто-то, наоборот, встряхивался, мысленно уже переместившись за операционный стол. Рядом с собирающим книги Огневым осталась задумчивая Верочка.

– Разрешите обратиться?

– Да, Вера, спрашивай.

– Этот французский нейрохирург, де Мартель… он же дворянин? И вот так вот… в день вступления немцев в Париж взял и застрелился…

– Если у дворян отобрать деньги и привилегии, то у лучших из них останется честь - в правильном смысле этого слова.

– Но почему же он не попытался попасть в свободную зону? Или в Англию?

– Технически, может быть, так было бы правильнее. Но он принял такое решение, чтобы его больше никто ни о чем не спросил. И заплатил за него всем. Он же про суициды много знал - ему приходилось оперировать недострелившихся.

Вера вздрогнула. Тонкие брови изогнулись и даже глаза стали больше. Вероятно, она впервые взглянула на войну с этой стороны. О которой обычно стараются не говорить.

– И еще, они про работу в плену пишут. Значит, им давали там работать? Да еще и записи какие-то передать сумели. Выходит там, - она не сразу подобрала слово, - какая-то совсем своя война?

– Так точно, - ответил Огнев, - Помните, в нашем учебном отряде на Федюхиных высотах мы об этом уже говорили, когда беседовали про историю Красного Креста - поведение джентльмена к востоку от Суэца не влияет на его репутацию к западу. Там, во Франции, немцы вели войну за гегемонию в Европе, ну, еще Эльзас с Лотарингией решили в очередной раз отобрать, это территории богатые, и спорные как бы не со времен Карла Великого. А здесь у них все просто, жизненное пространство. Аборигены - лишние. Так что, из этого опыта французов у нас никаких полезных выводов сделать нельзя. Да… Ну, что ж, на сегодня закончили. Французским врачам, конечно, нужно отдать должное.

– А вы в Империалистическую как работали? Как оно тогда было устроено?

– Странно было устроено. Как и в турецкую, блестящими врачами руководили самые никудышные офицеры. Что пытались улучшить - брали из французского опыта. Самого передового. Но из прошлогодних наставлений - то есть, то, от чего сами французы отказались уже. И был еще Земгор. Чем-то он занимался, упорно, я бы сказал, даже с упоением. Но чем - я и тогда понять не мог, и сейчас не могу. И Владимир Андреевич Оппель не понимал. Описывал он случай, как перевязочный отряд Земгора отказался объединяться с дивизионным перевязочным пунктом - у них, мол, должна быть своя статистика. И стояли на разных концах деревни два пункта, в одном хорошие инструменты и сестры, да нет хирурга. А в другом хороший хирург, а инструментов меньше меньшего и сестры едва напоить раненого умеют…

– Как же таких сестер туда приняли? Или они были этакие, - Вера задумалась, припоминая что-то, услышанное раньше, может еще на курсах медсестер, - помещичьи дочки, которые за романтикой на войну пошли?

– Встречались там и такие. Но чаще бывало, что набрать сестер набрали, а выучить толком не выучили. Такое и сейчас, увы, сплошь и рядом. Да я и сам тогда был студентом четвертого курса, который думал, что знает почти все, а сам не знал почти ничего.

Вера взглянула на него озадаченно. Кажется, она совершенно искренне попыталась представить себе командира молодым, таким же как здешние вчерашние студенты, без седины в бороде и усах, вообще без оных. И не могла.

– О том, чего достигла военная медицина с Империалистической войны до нынешней, стоит поговорить отдельно. Может быть, в рамках наших занятий, когда станет чуть поспокойнее на фронте. А сейчас, Вера Дмитриевна, я вас как командир отправляю отдыхать. Понимаю, что тяга к знаниям у вас перевешивает усталость, но все-таки. Спать и немедленно, это приказ. Можете не говорить “есть, идти спать”, но сей же час выполняйте. Мне пять минут до начала ночного дежурства, а у вас и так не много времени на отдых.