Потом все завертелось, как в калейдоскопе. Подняли до рассвета, торопливо и совершенно не торжественно привели к присяге и рассовали по эшелонам.

Следующие два - или три дня (Раиса так и не вспомнила потом, сколько их было точно, может, и все пять) стали ожившим кошмаром из детства. Набитый вагон, толкотня, стремительный забег на станции за кипятком - успеть, пока поезд не тронулся, внезапные остановки в поле, крики “Воздух!”, и нужно разбегаться от вагонов. Ехали непонятно куда, вроде как в сторону Умани. Не вязалось это с предписанием, которое с армейской четкостью называло и армию, и дивизию, и медсанбат, в котором Раисе предстояло служить.

Наконец, кошмар закончился и в мутных предрассветных сумерках, не зажигая огней - светомаскировка - началась разгрузка. Раиса совершенно потерялась в массе суетящихся одинаково одетых людей, сунулась к кому-то с вопросами:

– Извините….

“Ой, кажется, не так. По должности нужно. Два прямоугольника на петлице… Помощник командира полка, что ли? Лет пять не повторяла...”

Додумать не дали:

– Не “извините”, а “здравствуйте, товарищ майор, разрешите обратиться”! Почему без снаряжения? Где петлицы? Только мобилизованная? Обращайтесь.

Из снаряжения, действительно, у был только почти пустой вещмешок да стеклянная фляга, которую Раиса ужасно боялась разбить.

Выслушав сбивчивый рассказ, майор махнул рукой куда-то в серую полумглу и быстрым шагом ушел по своим майорским делам, тревожно прислушиваясь к канонаде. Бухало, действительно, вроде как со всех сторон.

По указанному направлению обнаружилась палатка с табличкой “Дивизионная канцелярия”, куда Раиса сдала пакет с документами. Пожилой усатый дядька начал объяснять, куда подойти за оружием, снаряжением и новой гимнастеркой (Раиса так и не поняла, зачем ей менять свою, новенькую, ни разу еще не стиранную даже), но тут снаружи на несколько голосов закричали: “Медсанбат, по машинам!”, дядька крикнул: “Потом, все потом, отстанешь - под трибунал пойдешь!”

Раиса опрометью бросилась на крики. Пометавшись между машинами, она чуть не сбила с ног похожего на воробья парнишку с длинной шеей и торчащими ушами. На петлицах у него, кроме непонятного прямоугольника (“Командир батальона? Начальник медсанбата, что ли? Такой молодой”), была знакомая и понятная змея на чаше. И Раиса обрадовалась ему как родному.

– Медицина?

– Вы хоть представьтесь, боец!
– ответил парнишка неожиданно спокойным, уверенным и даже требовательным взрослым голосом.

– Я не боец, я фельдшер!

– Фамилия как?

– Поливанова!

– Значит, военфельдшер Поливанова, - слово “военфельдшер” он выделил голосом, давая понять, что она больше не штатская, - Давайте в кузов! И на первом же привале пришейте петлицы.

И Раиса полезла в кузов полуторки, получив хоть какое-то место в новой жизни.

Место получилось тряским. Понять, куда едут, не получалось совсем, Раиса ощущала себя чем-то средним между посылкой на почте и курицей в клетке, едущей на рынок. Второе сравнение очень не нравилось.

Из кузова, закрытого тентом, было видно, главным образом, пыль да кабину следующей машины. На дне кузова лежали носилки и несколько санитарных сумок. В одну из них Раиса тут же заглянула, оценила содержимое. Небогато, но самое необходимое есть: индивидуальные пакеты, жгуты, сетчатые шины, йод, косынки, нож с кривым клинком для срезания одежды. Нож был совсем новым, еще в солидоле, а тонкая бумага, в которую завернуты шины, даже не надорвана, все прямо со склада.

Выскакивать из машины по команде “Воздух” пришлось трижды, но, видать, у немцев были какие-то цели поинтереснее - их ни разу не бомбили. Вражеские самолеты, надсадно гудя, тройками, девятками, а то и “все небо черное - не сосчитать”, шли над головами куда-то дальше, на восток. И только горькое недоумение терзало душу: почему в небе нет ни одного нашего истребителя?

К полудню как будто куда-то приехали - остановились, слышно было, как впереди шумно спорили несколько голосов, но слов не разобрать. Канонада, по сравнению с утром, вроде приблизилась, но опять доносилась со всех сторон. В машину погрузили одного лежачего раненого, шестерых сидячих, и с ними перепуганную девушку в форме. Волосы растрепаны, гимнастерка вся в земле и двух пуговиц у ворота не хватает.

Девушку звали Валей. На петлицах у нее были вроде те же знакомые змеи, но оказалось, она из ветеринарной части. Куда девалась та часть и почему она сама здесь, Валя объяснить не могла. Раиса вообще мало что сумела узнать от нее, кроме имени и того, что нынче утром она попала под бомбежку. Валя рассказывала, дрожа и заикаясь. Как налетели с утра "эти... с сиренами", как понесли испуганные лошади... Дальше Валя не помнила, кажется ее слегка засыпало землей, но нашли, откопали и подсадили на полуторку. Хотя она цела, "чесс-с-с-слово, ни царапины!", только на левое ухо оглохла.

“Наверно, куда-нибудь начальство ее пристроит, - думала Раиса, слушая сбивчивый рассказ Вали, которая все повторяла, как “у-утром налетели”.
– Нам-то эта красавица зачем? Человек, он все-таки не лошадь”.

В дороге Валя пыталась как-то помогать, но скоро стало ясно, что толку от нее шиш да маленько: и повязку толком наложить не умеет, и руки ходят ходуном. “И как таких малохольных в армию-то берут? Хотя, верно, сейчас туда всех берут.”

Колонна внезапно развернулась и поехала обратно. Это Раисе категорически не понравилось - от хорошей жизни взад-вперед не мотаются.