В какую-то ночь Раиса вдруг поняла, что вся война ей приснилась, а на самом деле она попросту заснула на дежурстве в Белых Берегах. Вот сейчас ей влетит от завотделением, ох как влетит! Но этой нахлобучке Раиса даже обрадовалась, главное ведь, что она дома, и нет ничего, ни войны, ни леса. И успев обрадоваться - проснулась.

На крохотном костерке кто-то из бойцов кипятил воду, старшина в последних лучах закатного света придирчиво оглядывал свою винтовку и подкручивал усы… Все-таки сном была больница - двух месяцев не прошло, а то, довоенное, как дымкой подернулось.

На какую-то очередную ночь к ворчащей по всему горизонту канонаде добавились звуки винтовок и пулеметов. И осознание того, что фронт совсем рядом, внезапно успокоило ее. Теперь этот кошмар так или иначе должен был закончиться. Они выйдут к своим или погибнут. Но лучше уж смерть, чем весь этот ад без конца!.

Командир группы удивил всех, достав из своего вещмешка пять банок тушенки, пачку махорки, чай и даже банку сгущенного молока. “Идем на прорыв. Все должны быть сытыми и полными сил”, - сказал он. Ели не торопясь, курили в кулак. Проверяли оружие. Делили поровну немногочисленные патроны. Две гранаты отдали замыкающим, остальные - передовой группе. Потом командир вздохнул глубоко, словно войдя по грудь в холодную воду, и сказал - “Пошли”.

И пошли. Побежали. Раиса тащила носилки и понимала, что пулям кланяться ей нельзя - впрочем, командир всех предупредил, спасение - в скорости. А потом из грохочущей темноты прилетело невидимое и ударило по ноге. Горячее потекло по юбке, захлюпало липко в сапоге.

Боли не было, но такое случается, Раиса помнила. Нога онемела и все норовила подломиться, но упасть - это хуже, чем два раза умереть. И она в плен, и раненый.

Плен. Это она поторопилась, думая, что все кончится. Нет, не падать, любой ценой не падать!

Нога отказала, когда они уже спрыгнули в окоп, и кругом радостно кричали по-русски. “Свои! Прорвались, живые. Товарищи, все целы?”

– Кажется, нога… зацепило. Не могу идти, - Раисе плохо давались слова. Накатила страшная слабость, будто даже земля под ней качнулась. “От потери крови, - подумала она отрешенно.
– Натекло-то чуть не полсапога”.

Тут же, как будто ждал - да нет, наверняка ждал - появился санинструктор. Лица его Раиса не запомнила, только петлицы, на них были красные эмалевые треугольники и металлические желтые накладки на углы. Даже в неровном свете фонарика было понятно, что и знаки различия у него эдак щегольски потертые, и форма сидит, как влитая - кадровый!

– Давай посмотрю, девонька. Если с носилками вышла, значит, кость цела, а мясо нарастет, - он быстрыми чуткими пальцами ощупал ногу, Раиса успела удивиться, что ей все еще не больно и тут увидела, что тот улыбается.

– Э, да у тебя тут совсем другой диагноз! Не тебя ранило, а флягу твою насмерть убило. Вот гады, целую флягу чая угробили! Нет им прощенья, чтоб они передохли в скором времени! С нашей помощью. Повезло тебе, все осколки в чехле остались, тебе поди камнем прилетело, или совсем уж пулей на излете. Эти стеклянные осколки - такая гадость, их ни глазом не увидишь, ни на рентгене.

От этого “повезло” Раисой овладел нервный смех. Никогда не думала, что услышит это еще раз в таких обстоятельствах.

– А почему же у меня нога-то отказала?
– спросила она, пытаясь спрятать неуместную, как считала, улыбку.

– С переляку. С каждым может случиться. А вот что ты упасть себе не дала, пока раненого не вытащила - это верный подход. Большевистский. Испугаться каждый может, а пересилить испуг - не каждый.

В перемазанной чаем со сгущенкой юбке идти было стыдно, даже в темноте. Но ничего не поделаешь, приводить себя в порядок и негде, и некогда. Раиса догнала своих уже в батальонном тылу, где группа пересчитывалась. Оказалось, вышли не все.

– Егоров с тобой рядом шел! Что значит - “Упал и все?” Он, может, сейчас на поле лежит, ждет, кто первый найдет! Ты товарища бросил, понимаешь?! Ты у меня сейчас пойдешь его искать! Без него вернешься - расстреляю!

Господи, как же оно так…

– Не кричи, товарищ старший лейтенант, - негромко, но удивительно весомо перебил командира рыжеусый старшина, тот самый, что чистил ее наган, - Видел я, как он падал. Три пули в грудь, навылет. При такой ране ему минута оставалась, не больше. Перевязать бы - и то не успели.

– Ты ж в передовой группе шел. Как ты это мог видеть?

– А я немца убитого обшаривал. Вот, документы забрал и автомат. И две гранаты. Потому и отстал.

На несколько секунд повисла мертвая тишина. Кто где был в ночной сшибке, и кто как действовал - каждый знал только сам. Поверил старший лейтенант старшине, или не поверил, понять было нельзя.

– Ладно, - сказал, наконец, командир, - Считаем - прощен. Двое убитых, один раненый - почитай, чудом выскочили. Ну, теперь на проверку - и снова на фронт.