Опять подумалось, что этак можно всю войну прокататься. Не так, не так она представляла себе военную службу! Медработник она в конце концов или кто? Где ее командование, где госпиталь? Только дорога, дорога, дорога, люди, машины, лошади… Изредка - “воо-о-о-оздух!” и тяжелый утробный грохот близких разрывов. И вот это все - война? В пожухлой траве звенели, надрываясь, громкие сентябрьские сверчки. Пасмурное весь день небо расчистилось к ночи, проглянули звезды, они были крупные и яркие, совсем как в Крыму - конечно, до него ж тут поди рукой подать....

Среди ночи Раиса проснулась от непонятного шума. Ржали аж с привизгом лошади, гудели моторы, громко переговаривались люди - да нет, матерились в полный голос с нескольких сторон! Она открыла глаза, села и какое-то время соображала, что не так. Может, подошла ночью какая-то часть, а ей ночевать негде? Нет, не похоже. Нехороший шум, нервный. Метались в темноте огоньки фонарей и керосиновых ламп. Кто-то, перекрывая общий гомон, хриплым фальцетом выкрикивал одну и ту же фразу: “Не имею права! Слышите вы, я не имею права!”

Сообразив, что происходит что-то совсем уж скверное, Раиса вскочила, свернула наспех плащ-палатку, закинула на плечо вещмешок и поспешила туда, где шумели - в центр деревни.

У здания сельсовета, где, должно быть, размещался штаб, царила полная неразбериха. Наискось, перегородив дорогу, стояла полуторка, в ее кузов набилось столько народу, что чуть борта не трещали. Трое бойцов, немолодых, из резервистов, пытались затолкать в кузов еще и тяжелый сейф с замком, похожим на штурвал. Командовал этой нелепой, как Раисе показалось, работой, человек лет пятидесяти, в комсоставовской гимнастерке, но без фуражки. Свет плясал, отражаясь от его лысины и маленьких круглых очков. На человека кричали, что сейф надо бросать к такой-то матери, а содержимое сжечь, что надо спасать головы, а не бумаги! Но тот стоял на своем:

– Это деньги дивизии! Вы понимаете это?! Молодой человек, я с двадцать первого года работал в государственном банке. Деньги я врагу не оставлю! Если мы их не доставим… Я не трибунала! Не трибунала боюсь!!! Я позора боюсь, ясно вам?! Не имею права! Грузи его, ребята!

С третьего раза сейф втиснули в кузов, кому-то что-то придавили, потом один из зажатых в машине людей уселся на сейф, остальные начали, охая и матерясь, устраиваться… Тут свободного места для Раисы явно не оставалось.

Во дворе сельсовета, вопреки всем требованиям светомаскировки, полыхал в яме костер, и двое командиров, старший лейтенант и второй, чьего звания Раиса не разобрала, жгли какие-то бумаги.

– Чего вам?!
– сердито крикнул на нее тот, второй, отправив в огонь новую порцию бумаг.
– Старший сержант! Что? Вы? Здесь?
– ему слегка не хватало слов.

На попытку Раисы объяснить, что у нее предписание, и она следует в 74-ю дивизию, 19-й медсанбат, тот просто схватился за голову:

– Дивизия? Какая дивизия, дура-баба? Немцы прорвались! Куда я твое предписание дену, в пулемет заряжу?! Какой тебе начсандив? Если медсанбат снялся и уехал, так он сейчас неизвестно где. А не уехал - считай, все уже на том свете. Живо, ноги в руки и дуй отсюда! На машину давай, пока не ушла!

Только теперь Раиса начала понимать, в какую беду угодила. Едва выбравшись из одного окружения, она рисковала попасть в другое. Но там, под Уманью было у нее какое-никакое, но командование. А здесь?

– Товарищ командир!
– молодого человека в фуражке она безо всякой субординации просто поймала за рукав.

Он не дал ничего ни сказать, ни спросить, просто махнул, чтобы следовала за ним. Разумеется, машина с сейфом уже ушла. По двору ходили и бегали какие-то люди, ржали испуганные лошади, немолодой боец смотрел на отвалившееся тележное колесо так, словно пытался его устыдить. Но отыскался и второй грузовик, с полностью выдранным левым бортом.

– Садитесь!
– командир помог Раисе залезть в кузов и тут же взобрался следом.
– Х-хоть одна машина на х-ходу, должны выбраться! В-вы кто?

– Старший сержант медслужбы Поливанова. Что случилось, товарищ…?
– она опять запнулась, пытаясь рассмотреть его петлицы.

– В-военюрист. М-младший, - тот немного заикался.
– Сидите здесь, сейчас снимемся и п-поедем. Получен п-приказ отходить. Немцы п-прорвались. Мне нужно т-три… свое подразделение д-догнать.

Люди сидели кучно, военюриста следующие, забравшиеся в кузов, затолкали чуть не на колени к Раисе, так что от первого рывка машины он лбом уткнулся ей в грудь и смущенно пробормотал: “Извините!” Только тут Раиса поняла, что он совсем еще молодой. Ей стало жалко, и юриста, и казначея с его сейфом, и всех остальных. Рядом сидела на каком-то чемодане девушка в форме, в новеньких хромовых сапожках. Ее все ругали за багаж, оказавшийся пишущей машинкой, и требовали его выбросить. Но девушка, машинистка штаба, твердила, что это казенное имущество и не положено.

Ехали они остаток ночи, и кажется, почти без дорог - кидало так, что люди валились друг на друга словно бревна, и хорошо, что никто не вывалился наружу.

Утром впервые остановились ненадолго, не все рискнули выйти из машины, боясь, что уедет без них. Долили воды в радиатор, и даже - о чудо!
– нашлась в кузове полупустая канистра с бензином. А вот что было странно и страшно - так это полное отсутствие движения. Насколько хватало глаз - ни человека, ни машины. Чихая мотором и отчаянно дымя, но разогнавшись едва ли быстрее бегущего человека, полуторка поехала дальше, куда-то “в прежнем направлении”, и даже выбралась на дорогу. Но не прошло и часа с рассвета, как кто-то заорал “Воздух!”, и все резво попрыгали через борт. Раиса ухватила в охапку машинистку, которая рвалась бежать куда-то в степь: “Ложись, застрелят!” и утянула за собой в придорожную канаву.