Жил один брат проповедник, и был он влюблен в одну женщину [330] . Сия же ему в своей любви отказала, и притом в самых презрительных выражениях. Он пожаловался на это нашему Господу, пока держал Его в своих руках. Находясь в хоре, Альхайт услышала это и сказала той самой сестре: «Будь терпелива! На тебя падут великие беды, я слышала, как священник пенял на тебя нашему Господу, пока Он был у него в руках».

Однажды она была восхищена в Вифанию, в тот день, когда Он воскресил из мертвых Лазаря [331] . Она сидела рядом с ними за столом и видела все блюда, которые они вкушали. А тут Андрей и говорит: «Дайте-ка этой прекрасной поклоннице посидеть подле нашего Господа». Так оно и случилось.

По благодати временами случалось, что она могла толковать сложные книги, и вовсе не хуже, чем какой-нибудь изрядно обученный поп. Когда же время сие миновало, то она уже не могла этого делать, ибо была неучена.

Альхайт была весьма утонченной особой. Из-за чрезмерной любви нередко бывало, что она многое делала, не владея при этом телесными чувствами. Как-то раз она зашла в храм, собираясь отыскать там одну из сестер, но увидала ковчежец, в котором находилось тело нашего Господа, и стала подпрыгивать, петь, бросилась навстречу ему от захлестнувшей ее радости. Если она выполняла какую-либо работу, то все ясно видели, что она трудится, лишившись всех своих чувств, ибо чувства ее были в Боге. Когда вечером, уже после трапезы, она отправлялась в сад и слышала от какой-нибудь из сестер сладостное слово о Господе, то, выйдя из себя самой, начинала скакать от дерева к дереву и прижимать каждое к сердцу. А если ее спрашивали, что она при этом имеет в виду, то она говорила: «Для меня, воистину, всякое дерево словно Господь наш Иисус Христос». Затем, направляясь в спальню, она всегда говорила: «Ах, милостивый Господи, Иисусе Христе, давай же взойдем друг с другом на гору».

Как-то случилось, что она читала стихи за оба хора. А приоресса сказала: «Ты поступаешь словно гусыня. Пой в своем хоре и оставь другой хор в покое!» Она же стала размахивать руками, думая, что она и есть гусыня, пока приоресса не сказала: «Ты не гусыня». И только тогда она оставила свое озорство.

Однажды должны были взвешивать мак, а она залезла в мерную чашу. Когда же брат велел ей выбираться наружу, она отвечала: «Не хочу вылезать, ибо вижу рядом Господа моего Иисуса Христа. Хочешь — полезай ко мне? Он такой милый, тебе, как и мне, будет на Него приятно взглянуть». Брат немного помедлил и снова сказал: «Мне нужна мерная чаша!» Она же в ответ: «Конрад, оставь-ка свой гнев, я не вылезу, покуда Он здесь у меня. Хочешь, залезай к нам вовнутрь. Я знаю точно: будь тебе так же хорошо, как мне, ты ни за что бы не вылез!» Вдруг брат воспламенился любовью, так что, разразившись плачем и воплями, бросился через ворота наружу, она же оставалась во благодати довольно долгое время, а потом уже вылезла.

У нее были брат и невестка, у которой нередко случались выкидыши. Альхайт послала за ними обоими и сказала ему: «Брат, посмотри, разве тебе не известно, что на тебе Божий гнев? Ты же знаешь, что переспал со своей тещей. Вот почему все твои дети умирают еще до рождения. Посему покайся и стань духовным лицом, и она тоже пусть станет, или пребывающий на вас гнев Божий умножится». Они прислушались к ее совету. Брат стал тевтонцем, а невестка ушла в нашу обитель. И часто случалось, что нашим Господом ей открывались как благодеяния, так и пороки людей.

Когда наступило время и ее святая жизнь приближалась к концу, она вызвала некоторых сестер и сообщила им о предстоящей ей смерти. А они ее вопрошали: «Дорогая Альхайт, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что должна с нами проститься, пока служат мессу в день святого Петра, и когда говоришь: “Если переживу день святого Петра, то в этом году не помру?”» А она им в ответ: «Сегодня миновало как раз тридцать лет с того самого дня, когда наш Господь сказал мне: “Возведу тебя на Масленичную гору и увенчаю великою славой. Во время, когда поет жаворонок, воспоешь пред Моей Святой Троицей”. И я спросила Его: “Любезный Господи, а когда поет жаворонок?” Он же ответил: “В день святого Петра, Kathedra” [332] [333] . Вот почему я считала всегда свою жизнь по этому дню, ибо тогда ей наступит конец».

Была еще другая сестра, которая не поверила, что Альхайт предстоит вскоре скончаться. Альхайт пошла к ней и сказала: «Готовься, ибо умрешь раньше меня». Так оно и случилось.

Сия святая сестра почила в пятницу в полдень, накануне дня святого Петра, как во всеуслышание много раз сама говорила: «Возликуй, душе моя, возликуй, в следующее воскресенье быть тебе в вечной радости!» Когда она возлежала мертвой, то была краше и милей, чем когда-либо раньше.

Когда возвестили в било о кончине этой жены, некий голос сказал одной престарелой особе: «Сестра, ныне сидящая на соломе, достойна того, чтобы без промедления взойти к небесам». Едва взошла она в лазарет, так тотчас увидела сестру, сидящую на соломе, ее звали Рицей из Элленбаха [334] . Сия преставилась на четвертый день после сей святой Альхайт. Когда она уже почила, Господь наш сказал господину Фридриху, старому капеллану: [335] «Не подобает оставлять большого служения из-за служения малого», имея в виду, что негоже пропускать постную мессу ради «Requiem etemam» [336] [337] или приостанавливать ее из-за святой Рицы.

Была одна жена, ее звали Альхайт из Херспрука [338] . В нашу общину она пришла вместе с супругом. Его звали Генрихом, и он дал конвенту изрядную сумму для возведения построек. Она служила сестрам в великой любви, и когда ей давали какое-нибудь поручение, то всё собрание радовалось. Когда ей настало время помирать, то она во всеуслышание объявила и сказала конвенту: «Любезные жены, хочу открыть вам, что в то время, когда я еще жила в Нюрнберге, упрашивал меня мой супруг, чтобы я ушла в сей монастырь, а я не желала этого сделать. Немного спустя явился мне святой Доминик в соборе Святого Себальда [339] , но я и ему отказала. Затем мне явилась Мария, Мать милосердия, и молила о том же. Она торжественно обещала посетить меня вместе с Сыном своим в час моей смерти. Милые жены, оставайтесь при мне, дабы не пропустить как-нибудь, когда Он придет и будет со мною». Так оно и случилось. Оба пришли к ней и явили Свои пресветлые лики, сказав, что она — одна из избранных, что Они сотворят с ней особую милость и явятся к ней, покамест она не преставилась, еще один раз. Она поведала сестрам об этом, показала им, где Оба стояли, и открыла, во что Они были одеты. Потом она сказала женам: «Милые сестры, не пропустите Их, когда Они будут здесь снова». Произошло же всё так: накануне Пальмового воскресенья справляли день нашей Владычицы [340] , наш Господь прошел среди храма, когда пели «Те Deum laudamus» [341] [342] , стих «Et laudamus nomen tuum in seculum» [343] , и оставался внутри до тех пор, пока не закончили петь. Пред Ним преклонился целый конвент, но Он был незрим; и только Шенкин, приоресса, одна Его видела, каким Он был в тридцать лет. После «Те Deum laudamus» Он вышел из хора и направился к болящей сестре, как ей обещал. И вот, она воскликнула громким голосом: «Господь наш пришел и Его любезная Матерь Мария!» Тут все жены попадали ниц перед Ним и просили ее, чтобы она молилась [Ему] за конвент. Ну, вскоре вышла она из себя и принялась нежно беседовать с Господом нашим. Слова, коими она обращалась ко Господу, сестры слышали очень отчетливо, а Его слов не слышали вовсе. Когда же она снова возвратилась в себя, они спросили ее, помолилась ли она за конвент. И она отвечала: «Он осенил вас всех крестным знамением». На том и случилась ее блаженная кончина.

Проживала у нас одна сестра по имени Кунигунта Айштетская [344] , и была она внучкой основательницы монастыря. Как-то после заутрени, когда начинало светать, она вышла из хора и тут услыхала, как капеллан читал мессу. Встав около двери на том самом месте, где каменная лестница уходила внутрь храма, она посмотрела туда, где теперь находится кухня, а тогда там стояла огромная, прекрасная липа. Все свои листья она преобразила в утренние звезды. Внизу сии были больше и краше, и так продолжалось до середины. Вверху же они изменялись, и чем выше, тем меньше и меньше становились они. Где начиналась вершина, там они сходили на нет, подобно луне, которая убывает. И все висели в своей собственной силе. Если одна из них исчезала, то на ее месте являлась другая. А когда взошло природное солнце, оно пролило свой свет на те звезды, и началось такое сверканье, что сие человеку невозможно представить. Ну, оставила она капелланову мессу и пошла под дерево. А там увидала двух птиц, сидящих на нижних ветвях. Величиною были сии словно французские голуби, да и своим внешним видом весьма походили на них. Они были чисты и прозрачны, будто сделаны из стекла для зеркал, и напоминали драгоценные камни, в которые можно смотреться. Сие видение продолжалось, пока другой раз не пробили к первому часу. Звезды исчезли, и дерево получило обратно свои природные листья. Сестра пошла к первому часу, но не могла забыть того великолепного зрелища. Едва началась тихая месса [345] , ее вдруг спросил некий голос: «Хотела бы знать, что значит оное видение?» Сестра отвечала: «Да, и даже весьма». — «Оно означает, что в самом начале в этой обители проживали святейшие и наиболее благодатные люди, каких только можно сыскать. В предведении нашему Господу открыта всякая вещь: когда сей монастырь достигнет Божией благодатью своей середины, то благодать приуменьшится, но отнюдь не исчезнет. Пока сия обитель стоит, Господь наш всегда будет иметь в ней кого-нибудь, на ком пожелает явить особую благодать. Кому Он ее захочет подать, тех здесь Сам соберет. И чтобы ты поверила Моим словесам, да будет тебе знаменьем вот что: две птицы, коих ты видела, означают, что два весьма святых человека, проживающих ныне в обители, вскоре покинут вас». Прошло немного времени. Едва месса закончилась, она собралась отправиться туда, где трудилась, ей сообщили, что вот-вот умрет Альхайт из Ингельштата [346] . Да и келейница ее, тоже святой человек, почила вскоре после нее.