За восемь дней перед Пасхой случилось, что Господь наш дал мне изрядную сухость, и она никак не оставляла меня. Что бы ни слышала я о страстях нашего Господа, даже когда читались четыре пассиона [653] , — всё это звучало во мне совсем глухо. Посему я испытывала непомерную скорбь и часто помышляла в себе: «Никогда мне не быть больше радостной». Частенько я уходила из хора в келью мою: не произойдет ли там чего-нибудь лучшего, но повсюду было всё то же. И тогда мне пришло в голову: а не станет ли лучше, если в День отпущения [654] принять нашего Господа? Так я и сделала. Ну, а на Пасху я была расстроена вовсе, и подумалось мне, что на целой земле нет ни одного человека, чтобы у него не было радости большей, нежели у меня; еще же подумалось, что стоит преклониться перед всеми людьми, ибо нет никого, кто сие святое время не провел бы лучше, чем я. Но едва, приняв нашего Господа, я пошла от алтаря, с меня великой благодатью было снято, что лежало на мне, и притом с неумеренной сладостью. И стяжала я благодать в имени Иисуса Христа и в делах любви нашего Господа [655] .

Засим я отправилась к трапезе, но не могла вкушать пищи, имея величайшую радость и непомерную благодать, так что не могла даже молиться. Если мне на глаза попадал какой-нибудь крест, я целовала его настолько часто и искренне, как только могла, и прижимала к сердцу, сколько у меня было сил. Я делала сие усердно, мне даже казалось, что при жизни не смогу от него оторваться — из-за обильной благодати и сверх всякой меры сладостной силы, так пронизавшей мне сердце и все мои члены, что я никуда не могла отойти.

Куда бы ни шла, при себе имела я крест. Кроме того, у меня была одна книжка, а в ней — Господь на кресте. Эту книжку, открытую на том самом месте, я потихоньку положила за пазуху и, когда куда-нибудь шла, прижимала ее к своему сердцу с немалою радостью и неизъяснимою благодатью. Если собиралась соснуть, то брала Господа в книжке и совала себе под лицо. Также носила я Господа у себя на шее. Он спускался мне до самого сердца. А еще воровала [656] , когда получалось, большой крест и клала его себе на сердце. Прижатая им, я лежала, пока не засыпала в великой благодати.

У нас было большое распятие в хоре. Меня одолевало горячее желание лобызать его и прижимать к своему сердцу, как и другие кресты. Оно, однако, было слишком высоко и велико для меня. Об этом желании знала только одна из сестер, а больше никто. Но она не хотела прийти мне на помощь, ибо опасалась, что сие будет не по силам для моего человеческого естества. Ну, а возлюбленный Господь наш милостив, благ и не смеет отказывать [нашим] желаниям. Что не удавалось, когда я бодрствовала, то Он милосердно даровал мне как-то раз ночью во сне. Со мною было, будто стою я перед этим образом в желании, снедавшем меня [наяву]. И вот, когда я так стояла пред ним, Господь мой Иисус Христос склонился с креста, дал мне облобызать Свое отворенное сердце и напоил меня кровью, изливавшейся из Него, и я стяжала столь великую, мощную благодать и сладостность, что она еще долго оставалась со мной. Когда я читала мой Paternoster, со мною повторилось всё снова, как то было во сне. Мои Paternoster, как и мои пожелания [657] , становились пространней; долгие же молитвы, каковые читала я прежде, становились короче.

У меня было великое хотение и стремление — получить поцелуй вместе с господином моим святым Бернардом [658] и быть объятой дланями Его любви, а еще, чтобы сей [поцелуй] проник мне в самое сердце. И вот как-то ночью это случилось со мной, мне было открыто, что Богу угодно сотворить со мной то, о чем я просила Его. Я сказала: «Хочу и желаю сие получить не иначе, как из всего Твоего страдания целиком». И вот меня объяло, а объятие было настолько сильно, что я его долго потом ощущала, наяву и во сне.

В это самое время, в пасхальные дни, святой Иоанн сделался мне, в моем сокровенном, еще милее, нежели прежде. В ночь, что предшествует дню, когда читают «Maria stabat ad monumentum» [659] [660] , узрела я любезного Господа моего Иисуса Христа и возлюбленного Его ученика Иоанна. Тот готовился принять благословение от нашего Господа, дабы составить Евангелие. И вот сей спустился — ибо оба парили в хоре над нами — и встал предо мною. Из-за этого мое сердце взволновалось настолько, что я ничего не осмелилась даже сказать. Вкупе со сладостной благодатью, желание и влечение, каковые я день ото дня всё больше испытывала ко кресту и делам любви нашего Господа, подступали к моему сердцу с такой силой, что я часто помышляла в себе: «Живой мне ни за что не вынести этого» — и жаждала [встретить] того человека, который меня наставлял и от которого я впоследствии приняла сугубое утешение. Но в то время мне в нем было отказано [661] . А я неизменно сознавала себя недостойной благодати нашего Господа, сознавала и то, что пользуюсь ею недостойно. Как я уже говорила, сие продолжалось до солнцеворота [662] .

Примерно тогда же мне внутренним образом была явлена любящая душа — такой, как ее [обыкновенно] рисуют, — и я спешила, едва выдавалось свободное время, обращаться к ней снова и снова. Я постоянно была очень радостна как внутренне, так и внешне. Раз как-то мне сказали, что явился мой брат. Со мною стало как с человеком, которому сообщили о великом несчастье, ведь я была полна божественным блаженством, радостью и великим изумлением от того, что со мною случилось и меня занимало, да так, что я более ни на что не взирала. Прежде я привыкла к тому, чтобы совершать длинные молитвы. Особо часто я читала Псалтирь. Сие начало у меня убывать: с тех пор я не исполняла долгих молитв и не могла читать подолгу Псалтирь... Преблагое человечество Господа нашего Иисуса Христа да явит на мне свою вечную славу!

После [кончины] сестрицы моей Господь наш даровал мне [другую] блаженную сестру и жену, исполненную добродетели; звали ее Адельхайд. Она стала мне утешительницей во всём, что угнетало душу мою, но и сию Бог по Своему произволению забрал у меня. О ней я имела великую скорбь, как и о сестрице моей, а особенно оттого, что ни к кому не могла пойти и довериться в том, что лежало на мне. Я оплакивала ее с немалой печалью, пролив много слез, и была телом совершенно больна. Как-то ночью, после кончины ее, я лежала и была охвачена ужасом, превеликим и тягостным, и не знала, что делать, и сказала нашему Господу: «Ах, возлюбленный Господи! Что делаешь Ты? Не желаешь никого мне оставить и не отымаешь у меня этого страха?» Тотчас ужас был у меня отнят изрядною благодатью, и тогда уже я не могла ничего убояться. Однако мои жалобы продолжались до кануна дня Всех святых [663] .