Он поставил ей мат очень быстро, всего за несколько ходов, и фройляйн захлопала в ладоши:

— Браво! — воскликнула она. — Ты не оставил мне ни единого шанса!

Она совсем не разбиралась в шахматах, но, видимо, была очень доброй, поэтому Борух великодушно сказал ей, что она неплохо играла. Но фройляйн не спешила уходить.

— Как тебя зовут? — Она склонила голову набок, словно большая птица.

Обычно немцам не было дела до его имени. Борух сперва растерялся, но мама учила его быть вежливым, так что пришлось представиться. Только услышав себя со стороны, он понял, что это небезопасно. Если бы вопрос задала не фройляйн, а те трое в сапогах, кто знает, как бы сложилась его судьба.

— Еврей, значит…

Фройляйн посмотрела на него внимательно, но без угрозы. Борух испугался, что она сейчас задаст вопрос, где тогда его могендовид, если он еврей. Но она спросила другое:

— Кто научил тебя играть в шахматы?

— Мой дед, — честно ответил Борух. Ему вдруг захотелось произвести на фройляйн приятное впечатление, сгладить то, что он еврей, поэтому он добавил: — Дедушка Арон говорил, я очень талантливый!

— Говорил? У тебя есть семья, Борух?

— Никого не осталось. Они… — Борух подумал о дедушке, папе, Ривке, даже об Эмиле. Проще всего было сказать, что все они умерли, а не только мама. Так он и сделал.

Лицо фройляйн стало очень грустным, сочувствующим.

— Мы с тобой похожи, — протянула она задумчиво.

Они немного помолчали, каждый о своем, а потом у Боруха заурчало в животе, и фройляйн спросила:

— Ты, наверное, голодный? Хочешь поехать со мной? Поешь как следует, познакомишься с другими детьми. Они такие же, как ты.

— Такие же, как я, евреи? — насторожился Борух.

— Нет. Такие же, как ты, особенные.

— Но это какой-то приют? Я не хочу. В приютах ничего хорошего.

Фройляйн улыбнулась:

— Нет, это не приют. Не совсем. Мы живем как большая дружная семья, и для тебя место найдется. Или тебе есть где сегодня ночевать?

Борух посмотрел на разгромленную аптеку, в которой уже завелись крысы, пожевал в задумчивости щеки. От фройляйн приятно пахло — розами и чистотой, она выглядела опрятно и даже благополучно. Дорого. Она позволила себе продуть три злотых и даже бровью не повела. Но ее предложение звучало слишком хорошо, и это напоминало дедушкины партии, когда Борух с радостью хватал слона или даже ферзя, а потом получал уверенный мат и щелчок по носу.

— Что взамен? — спросил Борух, собирая из кепки монеты и пряча их в карман к другим.

— Ничего. — Фройляйн развела руками. — Не понравится — сможешь уйти, никто держать не будет. Правда, ехать долго, но я на машине.

От удивления Борух даже выронил последнюю монетку.

— У вас есть машина, фройляйн?..

— Фройляйн Крюгер, для тебя — просто Катарина.

Она встала и, оправив юбку, вытащила из сумочки ключи от автомобиля, позвенела ими. Борух оглядел улицу, чтобы угадать авто Катарины, но поблизости не было ни одного припаркованного. Тогда Катарина поманила Боруха за собой, и тот, быстро собрав шахматы, пошел следом. Он еще не решил, хочет ли ехать с ней, но посмотреть на машину определенно хотел.

Автомобиль стоял за углом, в глухом переулке. Он был похож на черное воронье крыло: такой же изящный изгиб и лаковый блеск. Крыша была опущена, и Борух увидел, что на переднем пассажирском сидит мужчина в светлом костюме. Откинувшись в кресле, он смотрел на небо, втиснутое между крышами двух близко стоящих домов. Услышав стук каблуков Катарины, он оживился и помахал им.

Борух приблизился к машине, провел пальцем по глянцевому капоту. Катарина открыла перед ним заднюю дверцу, и он увидел светло-бежевую обивку салона.

— Садись, попробуй, — пригласила она.

— Ладно… — Борух неуклюже забрался внутрь.

Захлопнув за ним дверь, Катарина села за руль, и Боруха снова обдало розовым ароматом. Она поправила зеркало заднего вида и шляпку, а мужчина в костюме повернулся к Боруху.

— Привет, — сказал он и улыбнулся. — Меня зовут Нойманн.

— Здравствуйте, — пробормотал Борух, ерзая на непривычно мягком сиденье.

Нойманну, казалось, было столько же лет, сколько папе Боруха. От него тоже приятно пахло, щеки были гладко выбриты, пиджак плотно обнимал широкие плечи. Борух хорошо представлял его в форме, хотя война не подходила ни его манерам, ни большим голубым глазам.

— Угощайся. — Нойманн протянул плитку шоколада.

Его руки были спрятаны в плотные кожаные перчатки, и на правой Борух увидел сложный механизм, почти как в часах. Два пальца на перчатке были оплетены корсетами из тонких, как иглы, поршней. Когда Нойманн сгибал или разгибал пальцы, золотые шестеренки вращались, двигая поршни.

С некоторой опаской Борух взял из механической руки Нойманна плитку, развернул фольгу. От аромата настоящего шоколада слегка закружилась голова, голодный живот свело. Борух вцепился зубами в плитку, со стуком откусил, чуть не отхватив себе кончик языка.