Во-первых, старый слуга был нетрезв – запах перегара едва не валил следователя с ног. Пил Тихон, судя по всему, самогонку-свекольницу, о ядрёном духе которой ходят легенды даже в королевских провинциях.

Во-вторых, Тихон был небрит. Это поразило Фигаро даже больше, чем запах перегара: слуга брился всегда, каким-то невероятным образом полируя щёки до нездорового розового блеска. Следователь совершенно не удивился бы, узнай, что тут замешаны какие-нибудь старые народные заговоры.

И, наконец, Тихон был грязен. И тулуп, и штаны, и даже сапоги были заляпаны бурыми пятнами явно органического происхождения, рукав тулупа был подпален, а на штанах зияла прореха, точно слуга, падая, зацепился коленом за что-то вроде лезвия косы, чудом не подрав себе шкуру по живому.

Голова у Тихона, однако же, работала более-менее нормально. Он икнул, поклонился, сорвав с головы шапку, и воскликнул:

– Г-с-с-с-спди-и-и-ин Фи-и-и-иг-ро! Ск-к-клько лет! Сколь... сколько зим! Вс-с-с-с-сгда рады видеть, значицца!

Язык у Тихона заплетался, но не так чтобы прямо уж совсем. Следователь счёл это добрым знаком.

– Добрый вечер, Тихон. А держи серебряк на водку. Подскажи: а где их благородие господин Крейн? Никак в отъезде?

– Никак нет, не в отъезде! – Тихон одобрительно осмотрел серебряный империал, подышал на него, потёр о рукав, и спрятал – следователь даже не понял, куда. – Сидят в мансарде, и приказали всем говорить, что уехали в Столицу. Да только ж вы, надо понимать, представитель власти и давний приятель Крейна, дык вас-то он уж точно пустит. Так что заходите, заходите поскорее, а то скоро такой буран рванёт, что ну.

И верно: ветер уже швырял в затылок следователю мокрые комки снега, а низкое, слабо флуоресцирующее небо, казалось, спускалось всё ниже и ниже к земле. Даже без колдовства можно было понять, что ночь будет ещё та. Такие ночи порядочные люди проводят у печи с бутылочкой горячительного, под разговорчик, или, что ничем не хуже, с хорошей книгой, желательно, задраив ставни на «штормовые» запоры.

Тихон поднял стоявшую рядом на тумбочке керосиновую «летучую мышь», и махнул лампой куда-то в темноту, приглашая Фигаро войти, что тот и сделал. Дверь за спиной следователя захлопнулась, и он услышал, как старый слуга, ругаясь на чём свет стоит, воюет со сложной системой засовов. Странно, подумал Фигаро, Крейн никогда не запирал всю эту машинерию на входной двери. Так что же случилось?

Зато у следователя сразу же отпали все вопросы насчёт шапки Тихона: в усадьбе не топили неделю, а то и больше, о чём Фигаро немедленно высказался, не выбирая выражений.

– Да, да, церковный воздушок-то, хе-хе! Их высокоблагородие приказали печи не топить, только, значит, мансарду и прислужные дома. Ну, мансарду-то чего там топить – две буржуйки – вот и всё отопление. Камин, правда, есть ещё, да только нечищеный, и, сдаётся мне, в трубе Вопила завёлся. А какого ляда хозяин зад себе морозит, того знать не знаю, я ему не указ. Только попросил, чтобы я за дверями приглядывал, не идёт ли кто чужой, да денег отвалил столько, что я и за год не пропью. Тут у них, знаете, глазки в стенах есть, и ещё кое-какие хитрости, так что присматривать-то я присматриваю. Да только скучно. Не откажете опрокинуть стопку, ваше благородие, господин-спаситель Фигаро? Угощаю!

«Господином-спасителем» для Крейна Фигаро стал около года назад, когда некая нечисть стала ночами подъедать питомцев городского головы. Кровососки собаками не интересуются, особенно если рядом есть два коровника и конюшня, пиявки – тем более – что для них собака! – так что следователь сразу понял, кого надо ловить. И поймал, спалив ко всем чертям довольно крупное гнездо шипастых крайтов – милейших созданий, похожих на меховые шары, наполовину состоящие из зубастых пастей. Для человека эти Другие были не особо опасны, но кто знает, что случилось бы, расплодись крайты в полный выводок (а в тех подчас насчитывали до двух сотен тварей).

– Хотелось бы стопку, – вздохнул Фигаро, – да только работа, сам понимаешь. Я человек государев. Но потом, после разговора с господином Крейном, очень может быть... Куда в мансарду-то?

– Да вот прямо по этой лестнице, пока в дверь не упрётесь. Только стучите громче, а то я чегой-то думаю, что их светлость уже пьяные. С утра так точно были.

Пустая усадьба навевала жуть; недаром в народе говорили: «в пустой хоромине трое живут: сыч, сова и сам Сатана». Доля правды в этом была: покинутые дома, несущие на себе отпечатки живой «вита» их хозяев, очень быстро становились объектами пристального интереса со стороны Других существ самого разного толка.

Здесь, конечно, ничего подобного не было: заклятья на стенах крепки и надёжны, хозяин в доме, да и старый суседко-домовой не лыком шит – ни Бродячая Тварь к дому не подойдёт, ни Ночной Летун не подлетит. И всё же, запустенье уже чувствовалось: воздух пах не только пылью и плесенью, но вполне различимым эфирным «хлопком» – кого-то прибил недавно старик-домовой, какую-то зловредную гадину. Да и парочка приведений шлялась тут недавно; осмелели, повылезали из стен да из подвалов.

Не было только одного: последствий тяжёлого боевого колдовства. Не колдовали тут магистры-колдуны, ни недавно, ни давно, ни огненных шаров, ни каскадных заклятий; ни некромантией не пахло, ни сожжённой до самой души плотью. Даже «на ветер», да «на притолоку» никто не ворожил, что было довольно странно для приличного дома в глубинке, где традиции – не пустой звук, и где на ночь под порог подкладывают подкову, которой коня на кладбище подковали.

«В запое он, что ли? – Думал следователь, пыхтя взбираясь по лестнице. – Так если имеешь привычку уходить в запой, то будь добр, переделай лестницы в доме. Это ж и трезвый ноги сломает... Однако, какая тишина: слышно, как мышь в подполе скребёт. Жутко, но, будем честны, не так чтобы очень»

«Да, потому что испугался ты другого»

И верно – здесь Фигаро старался быть откровенным хотя бы с самим собой – пугал его вовсе не старый дом, не странности что с некоторых пор завелись в Верхнем Тудыме и даже не вероятное присутствие в городе демона – хоть бы и Могущества. Его пугало другое.